Татьяна Бек Юрий и Ольга Трифоновы вспоминают. - М.: Коллекция "Совершенно секретно", 2003, 256 с.
Центром этой чрезвычайно насыщенной и пестро-коллажной книги, безусловно, являются трифоновские "Записки соседа. Воспоминания о Твардовском", которые при жизни Трифонова опубликованы быть не могли в связи с советской цензурой, а в 1989-м появились в "Дружбе народов", но с непомерными, весь текст оскопляющими сокращениями: это была уже острастка либеральная┘ "И вот теперь, впервые они печатаются без цензурных изъятий", - пишет, предваряя долгожданную полную публикацию, Ольга Трифонова, которая выступает в этой книге и как самобытный прозаик (роман "Попытка прощания", написанный лет двадцать назад, сразу после смерти мужа, дабы пережить боль), и как сентиментальный, язвительный, точный мемуарист (лирический документ памяти - "Подробности", созданный недавно), и как составитель, текстолог, даже режиссер экзистенциальной переклички двух любящих и навек сведенных в горестно-счастливом союзе людей.
Почему же, однако, центр трифоновской книги (а тут помимо повествований Ольги есть еще и путевые заметки, и неизвестные письма Юрия) - в "Записках соседа"? Потому что редко в каком документально-художественном тексте обнаружим мы сегодня столь достоверную быль о пятидесятых-шестидесятых годах минувшего столетия, о литературном быте и составе советской эпохи, в рамках которой Твардовский и Трифонов были значительными, но вовсе не единственными действующими лицами от словесности. "Дело не в том, что в течение нескольких лет мы были соседями по даче на Красной Пахре и наши участки разделял слабоокрашенный деревянный заборчик, возле которого мы часами стояли, разговаривая. Дело в том, что мы оказались соседями по времени, по тому развеселому, разнесчастному, в котором досталось жить. А время всех ставит рядом: больших, маленьких, посредственных, ничтожных, всех, всех, всех┘"
Текст этот в равной степени и портрет, и автопортрет - тут и раннее изгойство Трифонова, и его провокативное лауреатство, и как получал по мордасам, и как чуть не треснуло от успехов и обид темечко, и как пришел к своей поздней (по мне, немеркнущей) прозе, и как разгоняли "Новый мир", и как много в соседях по времени было и высокого, и низкого, и загадочного┘ Перед нами своего рода история трифоновской отдельности ("НЕ бодался теленок с дубом", но и не поддался ему), для которой, в частности, даром не прошли трагические уроки Твардовского. Александр Трифонович давал их окружающим ненароком - самой своей жизнью с "лишенством" и "выдвиженством", с природной ответственностью, со свободой, с тугой (словцо Твардовского!) дисциплиной и самоотпущенными срывами.
Перед нами - отменный образец трифоновской поздней прозы наравне с "Другой жизнью" или "Домом на набережной" (надо же: авторская идиома вошла в общий язык, а Ольга теперь директор в Музее этого мрачного здания), когда писатель ни в коем разе не выносит вердикты и не вешает ярлыки - он воссоздает воздух. Прерывая сам себя, свою многодетальную хронику конца 60-х, Трифонов вдруг жестко обозначает на полях собственное кредо задействованного в историческом сюжете мемуариста: "Где-то у Пушкина в дневниках: когда долго сидишь в нужнике, перестаешь замечать запах. Не надо делать вид, будто ты задыхаешься от вони. Если задыхаешься - умирай. А если живешь, значит, дышишь наравне со всеми, приладился, приспособил носовую полость, легкие, сердце, потроха... Комментировать и осуждать - дело не наше, а тех, кто явится на свет божий через много, много лет┘"
Соседствовать с прозой такого уровня - испытание. Проза Ольги Трифоновой его выдерживает. Сам Трифонов - по свидетельству Ольги - чурался женской прозы за отсутствие метафизики. Но признавал возможность исключений. У Трифоновой метафизика (нежная, обидчивая, вздорная, страстная) - есть. Она в том, что неизбежность смерти составляет страшный "кураж" (кураж - по-французски - мужество) жизни, и в том, что лишь любовь сильнее зависти, ревности, страха. В этой эмоциональной исповеди мы найдем и ключи-разгадки к последним повестям Трифонова, и повседневные картинки прошлого, и незажившие раны, и "предварительные итоги" незаурядной женской судьбы. Например: "┘Только живя рядом с Юрой, я поняла, что быть независимым от мнения людей близких, людей своего круга гораздо трудней, чем быть независимым от мнения начальства".
