Алиса Ганиева
Упражнение «разводка» – для писательских мускулов.
Фото Александра Бостана
Как живется русскоязычным писателям в странах бывшего СССР? Нет, не тем, что сидят в местных союзах писателей или ЛитО, страдая и варясь в собственном соку. А писателям настоящим, активно действующим в российском (и мировом) литпроцессе? Об этом и другом Алиса ГАНИЕВА беседует с русско-молдавским прозаиком Владимиром ЛОРЧЕНКОВЫМ.
– Владимир, в прошлом году в издательстве АСТ у вас вышло аж четыре книги, жанрово тяготеющие к мистическим детективам. Это издательский заказ или зов сердца?
– «Тяготение к мистическим детективам» не более чем нормальный рекламный ход в аннотациях. На самом деле это высококачественная художественная проза. Кроме автора, у этих четырех книг нет ничего общего. Писал я их в разное время, они даже по стилю отличны. «Прощание в Стамбуле» – аналог «Крутых парней» Мейлера по стилю и «Американской мечты» по сюжету, «Большой куш» – книга о том, что Магелланом может оказаться даже человек, который за всю свою жизнь с места не сдвинулся, «Клуб бессмертных» вообще – мои рассуждения о Гомере, патриотизме и еще чем-то (я не помню). Детектив только «Время ацтеков», да и то по форме.
Просто так получилось, что литературное агентство, которое со мной работает («Гумен и Смирнова»), делает это профессионально и может продать издателям сразу несколько моих книг. Пишу-то я много, и резерв у меня большой. В этом году, например, продали в «Эксмо» две книги, одна – стилизация под порнороман («Галатея, или Последний роман для девственников», а в рукописи «Эрато») – уже вышла. Другая – эпос «Табор уходит» (но, наверное, переназовут) – выйдет, наверное, осенью.
А почему пишу много... Моя глобальная цель – ну, как писателя – эпос, равный «Легенде об Уленшпигеле» или «Саге о Нибелунгах». В промежутках между обреченными и прекрасными в своей обреченности попытками сделать это я развлекаюсь другими книгами, вполне хорошими, в самых разных жанрах – нуар, детектив, любовный роман (даже написал большой скучный реалистический роман)... Не могу же я писать по эпосу в год.
На языке пловцов это называется «откупаться». Без «откупываний» не проплывешь основного задания, без основного задания никогда не получишь удовольствия от «откупываний».
– Есть ли у вас «учителя» в литературе?
– У меня не было учителей, и их у меня было очень много.
Я с детства завороженно смотрел на мир, и то, что мне Казалось, было так же реально, как то, что я Видел. Например, лет в пять в Венгрии – где мы тогда жили, – я как-то видел голубя, сидящего на облаке. Может, это был обман зрения, но я это Видел. Значит, писателем я был всегда.
Вопрос в том, что поучиться способам выразить это было не у кого. Мы постоянно переезжали, а осели в стране, которая может проявить вас как писателя меньше всего в мире – в Молдавии. Эта дыра не дала миру в плане литературы ничего и никого, кроме меня и Крянгэ. Ну что же, я смог превратить дыру в сказочную Молдавию Лорченкова, невероятную страну вроде Эльдорадо.
Как это получилось? Меня окружали миры, много миров. Это были книги. Я узнавал эти миры, я плескался в них, нырял и резвился, как дельфин, иногда застревал на мелководье и мне приходилось прилагать усилия, чтобы спасти себя. Я погружал в эти миры лицо и, открыв глаза под водой, видел целые планеты. Миры Фитцджеральда, Селина, Шоу (Ирвинга), Стейнбека, Уоллеса, Маккинерни, Маламуда, Миллера, Мейлера, Хеллера, Буковски, Хемингуэя, Дос Пасоса, Гашека, Сарояна, Маркеса, Хереро Луке, Саромаго, Барнса, Амаду, Апдайка, Фаулза, Грина, Воннегута.
Когда я понял, что я такой же, как все эти люди, то начал не только любоваться их мирами, но и пытаться понять, как они сделаны. Учился писать по их книгам. Я это сделал.
Возможно, вас удивит отсутствие в этом перечне русских классиков ХIХ века. Разумеется, я их знаю и люблю. Но для техники они бесполезны – пытаться учиться по ХIХ веку, минуя опыт ХХ, это все равно что попробовать выиграть современную войну испанскими терциями ХVII века или колоннами XVIII. Способ построения и методы войны всегда диктовало оружие. Оружие в литературе – это Язык, и именно он определяет форму. Современный язык – это скорострельное оружие, и оно выкосит наповал любую старомодную – пусть и трогательную – колонну.
Важное примечание. Неизгладимое впечатление на меня оказала – и я несу это с собой всю жизнь – книга французского пустозвона, великого ныряльщика и никчемного теоретика Жака Майоля «Человек-дельфин». Это книга о романе Человека и Океана, бесполезная как документалистика (а это документалистика), но ценная как художественная литература.
– Кто вам нравится и не нравится из современных российских писателей?
– Современная русская литература – это, говоря прямо, вторая лига. Есть исключения, конечно. В высшей лиге играют Пелевин, Сорокин, Лорченков, Лимонов (до того, как превратился в фабрику колонок). Но если в случае со старшими коллегами речь идет об уже сформированных мирах – они прекрасны в своей завершенности, но они уже Сложились, – то я намного более интересен тем, что еще Создаюсь.
На мне могут идти кислотные дожди протяженностью в тысячи лет, атмосфера только появляется, континенты сходятся и расплываются, в один час осушаются моря и появляются плато.
А когда на ваших глазах появляется целый мир, что может быть увлекательнее?
Поэтому самый интересный современный русский писатель – это я, Владимир Лорченков. И пишу я на русском сейчас лучше всех в мире. Особенно это видно по моим рассказам последних двух лет.
– Насколько вы согласны с тем, что пишут о вас в российской критике? У вас есть любимые критики?
– У меня есть любимая жена, любимые дети и любимый спортивный зал. А любимых критиков нет. Я не очень знаю, что пишут обо мне в российской критике и пишут ли? Неважно, значение фигуры всегда видно постфактум (и не нужно верить тем, кто «в плюгавом корсиканце еще тогда разглядел будущего покорителя Европы!»).
Знаю, что хвалил одну мою книгу – «Прощание в Стамбуле» – Виктор Леонидович Топоров. Мне это приятно, и даже не тем, что хвалят – я знаю себе цену, и она очень высока (пусть и не так высока, как мне бы иногда хотелось), – а тем, что мою работу довольно высоко оценил переводчик Мейлера и других западных писателей мирового уровня. Человек, который вдоволь поглядел на то, что происходит в высшей лиге, и знает толк в игре. А специалистов своего дела, пусть даже это дело – игра, я уважаю.
– Расскажите, как к вашему творчеству относятся в Кишиневе? Ведь в ваших ранних произведениях довольно много политических и социальных аллюзий.
– Я без понятия, честно. И важно ли? Что на самом деле расположено в деревушке Макондо и что ее жители чувствуют – и есть ли она и они вообще, – не имеет для мировой литературы никакого значения.
Аллюзии? Они есть во всех моих текстах, это естественно. Художник работает из того материала, который есть под рукой (не будет глины, станем лепить из гипса). Материал придает какой-то колорит, но не это определяет художника и то, что он делает. Если бы я жил в Зимбабве, все бы восхищались моими необыкновенными образами Зимбабве и глубоким погружением в мир простого зимбабвийца.
– Существуют ли в Молдавии журналы и газеты литературно-художественного профиля?
– Наверняка в Молдавии есть что-то вроде культурной жизни... Какие-то уцелевшие псевдоинтеллигенты выпускают стенгазету с прозой «Береза-мать звала меня в путь» или стихами «Вставай, румын, вставай на бой, что, испугался, черт с тобой» и даже моют руки перед едой... Собираются в парке или Дворце культуры почитать стихи и с ненавистью обсудить проклятых выскочек Лорченкова, Поклитару и группу танцоров из Тирасполя, выигравших миллион в «Минуте славы»... В общем, всех молдавских знаменитостей. Простите, забыл парня из «Дома-2»... Пьют чай с плюшками... Снова стихи, горячие споры о том, кто был лучше всех на фестивале «ты вдохновенье моего пера» в поселке Калараш в 1976 году, водочка...
Имеет ли это значение для вас? Это не литература. Вся литература Молдавии – это я.
– А российские «толстые» журналы вас устраивают?
– Никаких претензий к ним у меня нет. Они заняты своим делом. Выстраивают иерархические лестницы, интересные и важные лишь им самим.
┘Писатель и критик Анна Петрова, дочь писателя Никиты Петрова и внучка писателя Никодиана Петрова, жена писателя Геры Попова, внука известного в узких теософских кругах писателя Ильи Попова... – и все они занесены в книгу «Писатели Москвы 1921–1999»...
Само собой, им не нужны талантливые тексты или писатели. Люди всю жизнь строят себе карьеру писателя, а тут приходит молдаванин сраный (уралец сраный, кавказец сраный, москвич сраный...) – и бац – предъявляет текст на уровне Апдайка или там Селина. Оно им надо?
И поэтому же мне особенно смешны русские писатели, которые искренне негодуют из-за «неверного пути толстяков» и все пытаются этот путь выправить. Верным путем они идут. Другой вопрос, что путь этот с литературой не совпадает. Ну и какие проблемы? Это их личное дело, мне-то что.
– Ваши заявления вроде «я сам себе литпроцесс» или «современная молдавская литература – это я», или, как вы написали в своем блоге, «после меня надо будет или писать по-новому, или вообще не писать» – отчаянная констатация или ироническая постмодернистская поза?
– Все, что я говорю – спокойная констатация факта. Я постмодернист в литературе, а в жизни – бюргер. Ну, как Гофман.
А теперь давайте я прокомментирую каждую фразу отдельно.
«После меня надо писать по-новому». Так получилось, что постмодернизм – единственное реальное (настоящее) сегодня направление в мировой литературе. А я – единственный настоящий постмодернист из русскопишущих. Конечно, можно писать, «как чехов или толстой», еще 400 лет, кто же запретит? Но в литературе уже останутся только те, кто станет писать, как я. Так в XIX веке могли остаться только те, кто писал, как Пушкин, а не Сумароков. Другое время, другой стиль, другой язык.
«Я сам себе литпроцесс». Я нахожусь в некоторой внутренней – культурной, духовной – эмиграции. Мой литпроцесс – книги, которые я читаю и пишу. Более того, я сам с собой разговариваю об этом, и иногда вслух. Стало быть, мой литпроцесс – это я.
«Современная молдавская литература – это я». Уже объяснил. И это так не потому, что мне хочется (мне все равно), просто никого больше нет. Появятся? Добро пожаловать. На олимпе места всем хватит. Русской литературы это, кстати, тоже касается.
– Вы, как прозаик, дебютировавший в начале нулевых, не могли не пройти мимо дискуссий о так называемом новом реализме. Как вы относитесь к творчеству представителей этого «направления»?
– Они мне не интересны. Это все авторы местных литератур, понимаете? Региональные. Как бы объяснить... Ну, как «Сборник рассказов эвенкийских писателей» (при всем уважении). Дело нужное, полезное и все такое. Но далеко не высшая лига. Вопросов не было бы, если бы не одно «но». Это же РУССКАЯ литература. Великая.
Получается, люди сознательно опускают русскую литературу до уровня восточноевропейской мазни – какого-нибудь словацкого «Мама, я транса полюбила, Ленин, лё комьюнизм, чебурашко» – на гранты ЕС для туземцев в рамках развития местных культур.
Какое отношение все это имеет ко мне? Никакого. Самовыражение на региональном уровне – не для представителя и наследника великой культуры (если еще не совсем понятно, то я говорю о себе).
Лучше умирать в лихорадке в поисках Эльдорадо оборванным – но по-своему великим – рыцарем, пусть и без грамоты о дворянстве, чем жевать сопли в некогда великой Испании, деградирующей во второстепенную страну Европы.
«Нео-реализм»┘ роман о том, как переехал в деревню и спился Санчо Пансо... Книга о храбром идальго, который повесил трусы на удочку и стал размахивать ей из кабинета местного алькальда с криками «долой режим»... Ха-ха. Поймите. Наш старый континент затонул. У нас есть ружья, выучка и дерзость создать новые великие империи на неизведанных землях. Пора строить эпосы и иные миры, а не пересчитывать тараканов на обблеванном от водки столе.
Как бы еще сказать-то? Ну, в общем, современный русский так называемый неореализм мне скучен и глубоко безразличен.
