Мария Раевская Необходимо создать новую историю литературы. Такие слова прозвучали на научной конференции «Русская литература XX–XXI веков: проблемы теории и методологии изучения», проходившей на филологическом факультете МГУ имени М.В. Ломоносова. Это отнюдь не значит, что нужно изобретать «новую хронологию», которая перевернет вверх тормашками привычные представления и о литературе, и о истории. Просто современное литературоведение должно примирить входящие в него дисциплины и позабыть былые идеологические перекосы, тогда оно станет по-настоящему научным.
«До сих пор не завершился «обратный отмах» маятника, то есть чересчур сильный отход от традиций советского литературоведения, – считает профессор филфака МГУ Сергей Кормилов. – Так, в новейшей и лучшей «Теории литературы» Вячеслава Хализева (два года назад переиздана в третий раз) Пастернак упоминается на 38 страницах, Маяковский – на 12, Шолохов – на шести, а советский классик Алексей Николаевич Толстой – всего на двух. Можно неоднозначно относиться к идейной основе его романов, но нельзя отрицать, что по языковому мастерству «красный граф» не уступал почитаемому ныне Шмелеву. В той же книге уделено очень много места религиозному философу Ивану Ильину, который был исключительно пристрастный критик. Он перечеркивал все творчество Мережковского и всю великую поэзию Серебряного века». Из-за несправедливости такого отбора Сергей Иванович делает вывод, что объективная «российская теория литературы в основном заканчивается XIX веком».
Другое печальное наблюдение Сергея Кормилова: современные историки литературы невнимательно следят за новыми книгами о теории литературы. «Даже в самых фундаментальных филологических трудах теория существует сама по себе, история – сама по себе, – с сожалением говорил Сергей Иванович. – Нужна новая теоретическая история литературы, в которую будет включена история и критики, и культурной политики, и даже литературоведения конкретного периода». В других докладах говорилось также о том, что необходимо реабилитировать социологический и ценностный подходы к литературе, которые были незаслуженно отвергнуты как якобы пережиток советского прошлого.
На самой конференции постарались обойтись без отрицания советского наследия: немало докладов было посвящено Твардовскому, Леонову, Шолохову. Забывать о советском прошлом не могут даже те филологи, которые изучают далекие от социалистического реализма вещи.
Так, исследователь творчества Владимира Высоцкого Андрей Крылов говорил, что необходимо комментировать исторические реалии, упомянутые в песнях Высоцкого и неизвестные современному читателю. Сейчас кажется странной и неуклюжей строчка из песни «Ошибка вышла»: «Я видел это как-то раз / Фильм в качестве трофея». Нужно знать, что в послевоенные годы западные ленты снабжались в кинотеатрах титром: «Этот фильм взят в качестве трофея в Великой Отечественной войне».
О приметах советского быта говорилось даже в докладах о┘ семантике стиха (кстати, стиховедческая секция в этом году появилась на подобной конференции впервые). Оказывается, в известном стихотворении Агнии Барто про бычка описан не настоящий теленок, идущий по мосту, а популярная в тридцатые годы деревянная игрушка, спускавшаяся враскачку по наклонной доске. «Я стала удивляться поведению бычка (он знает, что доска кончается, но продолжает идти!) только после того, как пересказала это стихотворение прозой. Рифмованные строки не давали обратить внимания на непонятное содержание, – рассказывает исследовательница Татьяна Скулачева и делает вывод: – Стихотворная форма отвлекает читателя от логического, информативного восприятия текста».
В литературе XXI века филологи пока охотнее всего обращают внимание на «синтетические» произведения. Наиболее «молодыми» героями докладов стали исполнитель собственных песен Псой Короленко и драматург Евгений Гришковец. А одна из участниц конференции, Мариэтта Михайлова, рискнула повести разговор о творчестве неизвестной широкой публике писательницы Елены Мунтян, чьи произведения «нельзя найти ни в одной библиотеке». «Ее прекрасно изданный недавно фолиант «Рыцарь и ангел» так же, как и соединенный скрепками текст «Эхо», только дарится – близким, друзьям, «сочувствующим». И это принципиальная позиция автора, которому важно, чтобы текст создавался бесцельно, вне стратегии ожидания оценки читателем».
