Александр Минин
Река Худосей. Можно сколько угодно восхищаться буйным разноцветьем тропиков, но никакие джунгли не сравнятся с суровой лиственничной тайгой, оживающей весной после долгой зимы. Фото из архива автора
Москва, весна 1981 года. Понимаешь, что надо дотягивать семестр и сдавать сессию, подводящую черту четвертому году обучения на географическом факультете Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова. Но душой уже далеко – вне Москвы. Предстоит очередная экспедиция на реку Худосей, приток Таза. Это – на северо-востоке Западной Сибири. Названия, воображаемые картины северных таежных просторов будоражат сознание, в котором все меньше места остается философии или проблемам зоогеографии. Тем более что опять это отряд Ирины Покровской, ребята, уже знакомые по прошлогодней экспедиции на Полуй (приток Оби), и грядущие впечатления можно сопоставлять с прошлогодними.
Сборная команда
Середина мая. «Спихнул» сессию, и не просто, а есть задел на повышенную стипендию. Сейчас главное – получить документы и деньги в учебной части, и – в родной уже Новосибирск.
В составе экспедиции Ирина Покровская (начальник) – аспирантка Института биологии из Новосибирска, Гриша Тертицкий (Гриня) студент педвуза из Москвы, Саша Черенков (в просторечии Черенок) и Саша Звонарев (Звонарь) – биофаковцы МГУ, Любаша Милованова (лаборант) и я. Черенков и Звонарев не принимали участия в прошлогодней экспедиции на реку Полуй, и с ними предстоит еще знакомство.
Все эти ребята, включая и Ирину, изначально московские кружковцы: кюбзовцы (кружок юных биологов зоопарка) или вооповцы (Всесоюзное общество охраны природы). Все они – фанатичные любители природы и крутые полевики. Поскольку я родился и вырос в Архангельской губернии, то кружки эти не посещал, но общество таких ребят мне нравилось. Хотя моя деревенская натура иногда не совсем воспринимала некоторую, на мой взгляд, излишнюю демонстрацию ими своей «природности». Например, хождение по Москве в штормовке, а частенько и с рюкзаком.
Маршрут до места в этом году иной. Летим из Новосибирска до Томска, дальше – Новый Уренгой, Красноселькуп и потом на место. В теории получается неплохо. Но опыт показывает, что проблем опять будет с избытком. Впрочем, проблемы эти уже экспедиционные, в чем-то даже приятные, так же как и несколько встреч весны и цветущей черемухи в разных природных зонах за две недели путешествия. В пошлом году я встречал самое любимое событие в году – зацветание черемухи с ее обалденным ароматом – четыре раза, постепенно перемещаясь из Новосибирска до Салехарда!
Исходя из опыта прошлогодней экспедиции, в этом году везем с собой легкую сборную лодку «Романтика», лодочный мотор и прочий инвентарь, общим весом около тонны. К ним в Красноселькупе добавятся четыре бочки бензина. До Томска летит винтомоторный Ан-26, а дальше – только Ту-134. Вот и первая проблема с перегрузкой экспедиционного барахла на чисто пассажирский самолет.
…Новый Уренгой в конце мая встретил нас ясным днем и ослепительным снегом. Когда самолет начал снижаться, показалось, что садиться будем прямо в тундру, в иллюминаторе, насколько хватало глаз, расстилался унылый заснеженный пейзаж с редкими невысокими деревцами. Однако после приземления выяснилось, что здесь есть даже новый аэропорт, правда еще недостроенный. А потому всех пассажиров повезли в старое деревянное здание. Там мы провели несколько дней, ожидая вертолета до Красноселькупа.
Ночевали на полу в продуваемом помещении, следствием чего стала поразившая меня ангина. На улице лежал снег, ослепительно сверкавший под весенним солнцем.
Сам Новый Уренгой произвел впечатление домами из бруса: меня поразили щели между бревнами, видимые даже с улицы. Как выяснилось, город строился быстро, дома в спешке складывали из свеженапиленного бруса. Со временем он, естественно, стал сохнуть, отдельные деревья «повело», и в результате появились такие оригинальные строения.
Именно здесь мы услышали в случайно подслушанном разговоре двух местных рабочих: «Да разве это лес? Это чепыжник». Слово «чепыжник» стало крылатым на время экспедиции (да и позже мы частенько его применяли).
Красноселькуп – удивительный поселок. Стоит на берегу Таза. Народ – смешение русских и селькупов. Вдоль всех улиц – высокие деревянные мостовые. Только по ним и можно передвигаться. Дорог вокруг нет, все сообщение по рекам и по воздуху. Здесь мы тоже задержались на несколько дней в поисках бензина и вертолета. С местным охотоведом обсуждали предстоящие работы по учетам птиц.
Здесь же я познакомился с местными банями – с не самыми приятными последствиями. Мне как «опытному» банщику поручили ее вытопить. Не учел я одного: в местных банях топят и моются одновременно. Я же, по опыту своей бани в родной деревне, тщательно протопил, закрыл и велел подождать, пока настоится пар. В итоге все в спешке, чтобы не простудиться, мылись «по холодку».
Бросок на точку
Был уже самый конец мая. Наконец мы арендовали вертолет, загрузили его, и в конце дня летчики согласились забросить нас на точку. Вещей в салоне было так много, что мы легли на них и глядели в иллюминаторы сверху вниз. Летчики долго смотрели на кучу барахла, прогревали двигатель и делали попытки оторваться от деревянной площадки.
Площадка возвышалась среди обширной поляны, снег на которой сошел, но вокруг была грязь и слякоть. Второй попытки быть не могло, потому как если бы не удалось взлететь, то пришлось бы плюхаться неизвестно во что. Наконец летчики решились. Вертолет как-то особенно натужно загудел, лопасти, казалось, готовы были разлететься по сторонам, тряска усилилась. Вертолет оторвался, повисел некоторое время и плавно полетел вперед. Однако мы летели на высоте нескольких метров над землей и вертолет никак не мог набрать высоту. В какой-то момент даже показалось, что он не в силах это сделать. Наконец земля начала удаляться, а вертолет медленно и натужно пошел вверх.
Площадку для посадки искали долго. Кружили над районом предполагаемого проведения работ; мы видели, как Ирина показывает пилотам что-то на карте. Внизу расстилалась тайга, покрытая снегом. На реке шел ледоход, и найти ровное место оказалось непросто. Наконец вертолет пошел на снижение. Мы сели прямо возле реки на небольшой выровненный участок низкой поймы. Выгрузка в бешеном темпе заняла немного времени, и вертолет вновь взмыл вверх.
Только теперь мы могли отдышаться и осмотреться. Уже смеркалось. Когда смолк гул улетающего вертолета, на нас навалилась необыкновенная тишина. Разрезало ее только шуршание льдин, дружно мчавшихся в речном потоке. Уровень воды был на несколько десятков сантиметров ниже верхней части прируслового вала, который отделял нашу площадку от реки. Метрах в 20 берег начинал слегка повышаться, и дальше виднелась стена редкого леса. Это был левый, низкий берег Худосея. Правый, противоположный берег долины, напротив, вздымался круто вверх на несколько десятков метров и подпирал высокую стену темнохвойного леса.
|
|
Север Западной Сибири. Найти ровное место для лагеря экспедиции оказалось непросто. Фото из архива автора |
Ночью я проснулся от неясного ощущения тревоги. Прислушался. Снаружи доносился равномерный тревожный гул, сухие трескучие удары. Палатка иногда вздрагивала и начинала вибрировать. Я быстро вылез из спальника и выглянул наружу. Глазам предстала грозная и фантастическая картина.
Река, сравнительно мирная и спокойная еще несколько часов назад, под ярким светом луны выгнулась в середине, словно берега сдерживали ее. Льдины неслись на огромной скорости, сталкивались, налезали одна на другую и падали в воду с громкими всплесками. Один растяжной кол был уже почти в воде, отдельные льдины задевали веревку и заставляли вибрировать палатку. Сильный теплый ветер раскачивал деревья.
Времени на раздумья не оставалось.
– Подъем! – заорал я, откинув створки палатки.
Ребята быстро вскочили. Объяснение заняло пару секунд, в следующие мгновения мы бросились таскать вещи на более высокий берег. Никто не говорил ни слова. Все видели нависшую за нами выпуклую спину реки с льдинами и понимали, что может произойти в любой момент. И это случилось тогда, когда мы вчетвером закатывали на возвышение последнюю бочку бензина. Рыхлый и утоптанный нами снег вдруг начал быстро темнеть, маленькие ручейки побежали через прирусловой валик, который защищал нашу палатку от реки, они на глазах становились все стремительней, сливались вместе, и вдруг река словно выдохнула и хлынула через вал. Площадка, на которой стояла палатка и лежала груда вещей, покрылась водой, и еще через мгновение на нее, толкаясь, полезли льдины.
Мы стояли и словно завороженные смотрели на реку и на место, где еще несколько минут назад мы спали, а сейчас над ним, сталкиваясь, мчались льдины.
...Оказалось, что наше противоборство с рекой этим событием не исчерпалось. Вслед за ледоходом началось половодье. Вода поднялась, как позже выяснилось, более чем на 9 м. Мы со своей тонной экспедиционного имущества уходили от наступающей воды вверх по низинному берегу, пока это было возможно.
В какой-то момент пошли на то, что тяжелые вещи привязали к деревьям, легкие затащили в развилки сучьев и сами готовились к роли зайцев для деда Мазая. Однако рации не было, и «дед Мазай» ниоткуда появиться не мог, а были мы в 80 км от Красноселькупа по воде. Перебираться на легкой лодке с грузом на противоположный высокий берег через разлившуюся бушующую реку, которая бурлила водоворотами и волнами, тащила вывороченные с корнем деревья, тоже было весьма рискованно. Однако природа и на этот раз нас пожалела. Очередным утром мы увидели, что вешка, поставленная вечером у края воды, так и осталась на берегу. Река потихоньку стала отступать...
Начались экспедиционные будни.
Начало «поля»
Работа зоологов многим может показаться странной. Дело в том, что мы изучали население птиц и мелких зверушек в зоне северотаежных редколесий. Это переходная зона между тайгой и лесотундрой. Здесь есть и вполне глухие пихтово-кедровые чащи, и светлые сосновые боры вдоль стариц, обширные болота и участки тундры. Как в любой переходной зоне, здесь большой набор природных условий, а потому разнообразно и население животных. Мы должны были выбрать характерные местообитания и каждый день проводить там учеты птиц и ловить мелкую живность в ловушки.
Наблюдать птиц в природе сложно, поэтому считают их по голосам. Еще задолго до экспедиции я слушал на магнитофоне голоса пернатых, чтобы потом опознавать их в природе. В Новосибирском Академгородке мы потратили несколько дней на ознакомительные маршруты с местными знатоками птиц. Кроме того, уже на месте мы ходили несколько дней с опытными ребятами, определяя птиц. Через некоторое время я был готов и к одиночным маршрутам.
Часа в четыре утра первым по традиции поднимался начальник экспедиции (Ирина). Она разводила костер и ставила чайник. Потом поднимала остальных. Несколько минут уходило на чай, и мы расходились по своим маршрутам.
Весной в тайге каждый день перемены. Монополия одних видов птиц, прилетевших с юга, сменяется другой, а первые улетают дальше на север, оставив часть своего отряда на гнездование. Утренний хор пернатых с каждым днем становится громче и разнообразнее. Добавляются все новые обитатели, которые торопятся обзавестись гнездом и спутницей, – поют ведь одни самцы. И самый разгар этих песнопений приходится на ранние утренние часы, когда все нормальные люди спят...
Увидеть певунов в густой кроне трудно, поэтому идешь опустив голову и стараешься уловить каждый новый голос. Поначалу это кажется невозможным, но через некоторое время ловишь себя на каком-то удивительном ощущении: ты узнаешь каждую птицу, каждый голос, все они для тебя родные. И ждешь появления нового голоса, чтобы увидеть его обладателя, запомнить характерные черты, зарисовать, а потом определить и на следующее утро уже встречать его как старого знакомого.
Удивительна северная природа. Можно сколько угодно восхищаться богатством и буйным разноцветьем тропиков, но никакие джунгли по выразительности не сравнятся с суровой лиственничной тайгой, оживающей весной после долгой зимы. Серый послезимний фон вдруг начинает расцвечиваться нежными зелеными тонами. Они становятся все интенсивнее, и вскоре близлежащие сопки покрываются сплошным зеленым покрывалом.
Одновременно со сменой цветовой гаммы меняется вся жизнь тайги. Появляются каждый день новые обитатели, которые спешат за короткое северное лето успеть выполнить основную задачу года – оставить потомство. Эта насыщенность и стремительность лесной жизни северной тайги никого не оставит равнодушным.
Тонкая шея лебедя
Белую шею лебедя я увидел издалека. На фоне заиндевелой еще серо-бурой болотной растительности она возвышалась над болотом ярко и гордо. Увидеть гнездо лебедя! В бинокль показалось, что белая шея рядом, стоит протянуть руку. Но на самом деле метров 300, если не больше. Ранним морозным утром ледяная корка под ногами была довольно крепкой. Я убедился в этом, когда сделал несколько шагов. И кочки, и покрытая льдом вода между ними держали хорошо. Глаза уцепились за грациозную шею и не могли оторваться, а ноги сами легко несли меня вперед. Неподалеку от гнезда я замер и долго восторженно наблюдал за птицей. Лебедь тоже наблюдал за мной, с гнезда не сходил, иногда тихо шипел, да я особо и не старался спугнуть его.
Вдруг стало тепло. Поднявшееся солнце теплыми лучами проникло через свитер и штормовку, а с заиндевелой серо-бурой коркой началась удивительная метаморфоза. Суровая индевелость вдруг начала сереть и исчезать, появлялись и стремительно росли мокрые пятна, которые объединялись, срастались и образовывали большие лужи.
Я понял, что происходит что-то не очень приятное. Повернулся назад, сделал несколько шагов по своим прежним следам и шухнул по колено. Лихорадочно метнулся на следующую кочку и ухватился за чахлую березку. Здесь оказалась ледяная жила, нащупывая ее продолжение я прошел несколько десятков метров, потом перескочил на другую.
Вокруг болотное существо словно оживало, наливалось водой, дышало и меняло свой цвет. Однако это уже не доставляло мне особой радости: как успеть выбраться на твердую землю?!
С каждым шагом отыскивать на глубине твердую ледяную опору становилось труднее. И наступил момент, когда впереди расстилалось только зыбкое мокрое холодное покрывало...
В очередной раз убедился, что в критические моменты голова начинает соображать быстрее. Застегнул пуговицы на штормовке, покрепче натянул шапочку, в вытянутые руки взял ружье и бинокль. Затем лег на мох и покатился. Ледяная вода быстро пробралась сквозь одежду, но только заставила крутиться быстрее. Поначалу я еще пытался выбирать путь посуше, через кочки, но быстро понял, что большой разницы, где кувыркаться, нет.
Солнце поднялось уже довольно высоко, когда я почувствовал под собой твердую опору. Вода струилась по телу, хлюпала в сапогах, руки и ноги дрожали. До лагеря было около 10 км. Перед забегом я взглянул на болото: далеко впереди по-прежнему гордо и как-то по-хозяйски возвышалась тонкая белая шея...
