Леонид Жегалов
Знаменитый баварский замок «Нойшвантайн» побуждает к романтическим грезам всех его увидевших. Фото Reuters
Моя немецкая подруга Кристина, разрешившая рассказать эту историю, владеет гостиницей в одном южнобаварском городке. Ее неудачный брак распался два десятка лет назад. Спустя некоторое время Гюнтер, знавший Кристину до ее замужества, стал скрашивать одиночество молодой женщины. Увы, через несколько лет из-за неизлечимой болезни Гюнтера чувственность их встреч стала угасать. Чтобы упредить безнадежную пылкость своего друга, Кристина отказала ему в приватных свиданиях и настояла на встречах просто в городе. По обоюдному согласию и они были прекращены лет десять назад.
На поминках мой сосед, благообразный бюргер с характерными шрамами на лице, указывавшими на то, что в юности он достойно следовал древним традициям студенческих фехтовальных поединков, покосился на табличку напротив моего места за столом: мол, не русский ли я?
Мой новый знакомый рассказал, что «занимался» Россией. Но и сейчас, на пенсии, продолжает читать русские газеты. Тут взгляд Вальтера переместился на мою табличку, а потом, испытующе, на меня. Мол, не я ли написал в одной русской газете автобиографическую историю, которая привлекла его как русиста? И принялся пересказывать. Дескать, в послевоенном Смоленске некий первоклассник останавливался у стройки, где работали немецкие военнопленные, и приветствовал их словами, которые были известны всем русским детям тех лет: «Гитлер капут!» и «Хэнде хох!». Люди в серо-зеленых шинелях наигранно поднимали руки вверх. Они научили мальчика говорить «Гутен Таг» и умиленно улыбались, когда слышали от него это приветствие. Потом мальчик принялся носить немцам куличи – их давала ему бабушка, познавшая в войну все тяготы эвакуации. Пленные плакали. Мальчик недоумевал, почему, энкавэдэшники объяснили: у этих фрицев в Германии остались такие же парнишки, как ты, вот эти бедолаги и горюют. Пленные смастерили для мальчика деревянную шкатулку. Мальчик вырос (надо отдать должное цепкой памяти Вальтера, газетная заметка была про меня), поступил в московский иняз, стал германистом. Шкатулку хранит до сих пор.
– Эта твоя заметка говорит о благосердии, – заметил Вальтер.
– Милосердии, – поправил я его.
– Да, о милосердии русских. Немецкие военнопленные, возвращавшиеся в 50-е годы в Германию, восторженно рассказывали, что отношение к ним было вполне человеческим, несмотря на все, что мы у вас натворили.
– А ты-то, Вальтер, как получилось, что ты стал русистом?
– Гм... дело в том, что один такой военнопленный был моим отцом…
Тем временем произносились поминальные тосты. Так же говорили бы и у нас в Ясенево – с поправкой на семантику. Что Гюнтер беззаветно служил своей нации. Что он внес достойный вклад в обеспечение безопасности сообщества демократических государств. Что до конца был верен долгу и Конституции.
Подошла очередь Кристины: «Это, наверное, моя карма – быть в окружении разведчиков». Все мужчины приняли это на свой счет. Но она бросила в этот момент выразительный взгляд на меня. Я знал, что она имела в виду не только окружающих.
Дело в том, что в войну отец Кристины, Фритц Б…р, служил в абвере, а мой – в СМЕРШе, «работал» по немцам. Оба делали то, что предписывала служба. И время.
Но вот какая штука. Оберфюрер Б…р иной раз спасал пленных от неминуемого расстрела. Много позже он с гордостью рассказывал об этом дочери.
Старший лейтенант СМЕРШа, германист, с эсэсовцами не церемонился. Но если попадался офицер вермахта, с которым можно было поговорить о Шиллере, тому даровался лагерь, а расстрельная команда на крыше блиндажа возвращала затворы своих винтовок в исходное положение.
Кристина как-то передала мне фронтовые письма своего отца к жене: мол, частные письма по немецкую сторону Восточного фронта, может, пополнят твои представления о том ужасном времени; слава Богу, что меня тогда еще не было.
По мере приближения краха послания офицера абвера становились все более минорными.
24 июля 1944 года: Клара, золотце мое, наши дела на востоке ухудшаются…
30 августа 1944 года: Клара, моя любимая, слышал, что вас в Фюссене уже бомбят. А я знаю тебя: ты ж ведь не побежишь в укрытие, пока у тебя горячий суп. Ради всего святого, к черту горячий суп – беги в бомбоубежище!
21 сентября 1944 года: Клара, моя ненаглядная, дело идет к концу. Знаю, у вас плохо с едой. Вскопай палисадничек перед домом, посади картошку.
14 января 1945 года: Клара, дорогая, а что, если русские придут в Баварию раньше американцев...
В Баварию пришли американцы. Оберфюрер попал в плен. Кристина рассказывает: янки решили, что оберфюрер – это даже выше, чем фюрер. Ну и вкатили по полной.
Письмо Фритца из концлагеря в Моосбурге от 16 февраля 1946 года: Клара, любимая моя, житье сносное, обращение сносное, несмотря на все наши грехи. Тут у нас одного освободили. Он заедет в Фюссен, передаст тебе галеты и мыло. Ты будешь снова благоухать. А наша кровать по-прежнему скрипит?
В начале 1947 года, разобравшись, что оберфюрер – это даже отдаленно не фюрер, американцы отца Кристины освободили. Она родилась в конце того же года: «Я – производное от счастья воссоединения двух любящих людей».
Фритца я знал. В 60-е годы мне, молоденькому студенту, довелось в качестве переводчика сопровождать в Германию нашу хоккейную команду во главе с легендарным Тарасовым. Нас поселили в гостинице, хозяином которой и был герр Блечахер. Он цепко следил за моими попытками заигрывания с его привлекательной дочерью, которая помогала накрывать столы. «Ленька, – смеялся Анатолий Владимирович, уловивший ответные знаки внимания юной девушки, – ох и надает тебе хозяин тумаков». Но завязавшуюся между нами после отъезда переписку герр Блечахер терпел.
Через полгода в том же составе мы прибыли туда же. Заспанный герр Б…р с женою Кларой ожидали нас и все цыкали на Кристину: чего вскочила, иди спать! А она пытливо всматривалась в нашу гомонливую группу и подчинилась требованию родителей только после того, как наши взгляды встретились.
Говорят, Чайковский задумал «Лебединое озеро» в знаменитом замке «Нойшванштайн», где гостил у баварского короля Людвига. У подножья замка гладь озера Альпзее, а дальше – Шванзее, как раз Лебединое озеро. Очертания замка были хорошо видны и из моего окна: ночами, казалось, он парил над отрогами Альп. Одной такой поздней порой этот чарующий вид, усиленный дневными впечатлениями от небезразличных взглядов Кристины, неудержимо вынес меня на карниз второго этажа отеля. Дерзостно-романтическое настроение помогло пробраться по нему к окну моей фрейлен.
Испуг девушки при виде моей приплюснутой к окну физиономии не перерос в негодование, может, потому, что у баварцев был такой обычай – Fensterln: юноша проникает к любимой через окно. Впрочем, сейчас Кристина говорит, что тогда не думала об этом, но чувствовала, что что-то подобное должно было произойти в ее жизни впервые.
Мое зачисление после окончания института в спецслужбу исключало нашу дальнейшую переписку. В Германии я с тех пор тоже не был. С той романтической поры прошло более 40 лет: женился, родились и выросли дети, появились внуки. Потом не стало жены. Одиночество становилось почти невыносимым, особенно после того, как дети навещали: «Пап, ну как ты, держишься?»
В один из таких вечеров я запустил поисковик компьютера: Германия–Бавария–Фюссен-отель… Отправил мейл: в таком-то году молоденький русский студент-переводчик и дочь хозяина испытывали взаимное расположение, буду рад, если она откликнется.
И вдруг… пришел ответ: «Я все-все помню. И то, как в день вашего отъезда все уже были в автобусе, а мы никак не могли расстаться. Ах, почему ты тогда не остался...»
Вот уже несколько лет мы встречаемся попеременно в Москве и в Фюссене. Оказалось, что в нашем возрасте есть место и чувственности, и культурологии. Я как-то прокрутил Кристине наш хит 70-х – «Семнадцать мгновений весны». Она неодобрительно отнеслась к тому, что назвала эстетизацией нацизма: «Все эти ладненькие мундиры, очеловечение эсэсовцев...» А вот отраженная в сериале атмосфера тотального пригляда за гражданами и поголовного стукачества в нацистской Германии потрясла ее: «Боже, как же обманывали немцев в те годы, мой бедный отец, преданное поколение...»
Унаследовав отель, Кристина модернизировала его. Теперь там нет карниза. Но он сейчас нам и не нужен.
