Кирилл Куталов-Постолль ПОСТМОДЕРНИЗМ умер полторы недели назад, между десятью и половиной одиннадцатого вечера.
Было это так: включаю телевизор - новости посмотреть. Показывают Стокгольм. Король, смокинги, нобелевский комитет, лауреаты репетируют поклоны - нормально. И вдруг комментатор говорит: "Весь мир есть текст". Говорит между делом, будто бы так и надо, а ведь национальный канал... Люди в Воркуте смотрят.
Самое любопытное, что его не захотелось тут же убить. Убивать в такой ситуации, в общем-то, некого, поскольку телевизор есть тотальность бытия. Это в Америке с телевизора все только начинается. В России телевизором все заканчивается. Совершенство программы теленовостей сопоставимо лишь с совершенством Неорганической Материи. Однако это не значит, что постмодернизм не будет разлагаться и пахнуть.
Некрофилы найдут повод оттянуться вовсю. Они постареют и будут встречаться в ДК железнодорожников в день рождения Жана-Франсуа Лиотара. По-другому не может быть. Ведь жизнь "в эпоху постмодернизма" укладывалась в простую двоичную схему. Это была "культура как система тончайших принуждений" - весьма сомнительная ценность, слишком легко формализуемая в пользу "системы" и становящаяся слишком самодовлеющей в смысле "принуждений". Тюрьма народов, пирамидальная иерархическая форма, безразличная к содержанию, которым ее можно наполнить.
Эта наиболее очевидная механика была доступна пониманию даже неискушенного наблюдателя. На ней строилось социальное тело культуры. Любые попытки нырнуть поглубже и попытаться социализировать текст, находящийся ниже ватерлинии этого небольшого на первый взгляд айсберга, разбивались в прах. Исследователь маргинального материала маргинализировался сам, и максимум чего мог добиться - получить "пять минут славы" на ТВ. Выше только звезды. "Система принуждений" - по определению явление в гораздо большей степени социальное, нежели текстовое.
Другая крайность лучше всего была представлена русской народной забавой под названием "литературный интернет". Границ и иерархий не существовало вообще, ни о какой социализации говорить, конечно, не приходилось, а первый минутный восторг от бесконечной свободы быстро сменялся недоумением и крепнущим желанием как-то это дело оформить, хотя бы во что-нибудь.
Несмотря ни на что это веселое безумие многим нравилось, причем, подозреваю, примерно такому же количеству людей, которым нравилось следить по газетным публикациям за развитием событий вокруг литературных премий.
Пристальнее присмотревшись к тем и другим, можно было с изумлением обнаружить, что настоящих идейных отморозков так же мало, как и настоящих идейных тюремщиков. Большинство попадало в ту или иную категорию либо по ошибке, либо по долгу службы и мучалось, как в настоящей тюрьме.
Остальным происходящее было совершенно по барабану. Им достаточно было знать, что где-то есть Большая Культура - та, про которую говорят в теленовостях.
То, что случилось полторы недели назад, всю эту свистопляску прекратило.
Погибший п/м не был ни самоцелью, ни чем-то очевидно необходимым, ни даже чем-то очевидно существующим. В этом и была его главная заслуга. Будучи жупелом для одних и манящей далью для других, он не имел другого содержания, кроме того, которое в него вкладывали. У каждого был свой п/м. Назначением его было указывать вектор, в котором прирастает страх. Он был стрелкой на карте, стрелкой, указывающей либо на поедателей кала, либо на неокаббалистов, в промежутках между написанием романов читающих лекции по семиотике.
По сути дела, п/м, будучи утопией ризомы и отсутствия иерархий, не мог существовать без ярко выраженных полюсов, без отморозков и тюремщиков. Более того, этой утопией они и жили. П/м был горизонтом ожидания чего-то от самих себя.
А чего можно ожидать от телевизора?
П/м обернулся Большой Культурой. Перестал быть актуальным. Потерял всякую таинственность. К нему теперь невозможно испытывать отвращение. Он умер. И это дьявольски хорошая новость.
Покойник давно хворал. Но добить его и поделить наследство должен был человек со стороны. Валить п/м нужно было всем миром - вплоть до самой Воркуты. Валить, потому что заело. Потому что железная машина, порождающая текст, стала какой-то уж слишком железной, и схему расположения ее шестеренок мог освоить каждый, - освоить и наладить производство конечного продукта в промышленных количествах. Что дико скучно.
Теперь уже точно можно стать проще. Покупать только те книжки, у которых понравилась обложка. Больше спать. Чаще бывать на свежем воздухе. Регулярно проветривать помещение. Обливаться по утрам холодной водой. Радоваться простым вещам кустарного производства. Например, тому, что неделю назад поисковая система Яндекс научилась находить в интернете слово "постинтеллектуализм".
