Сергей Элькин Выдающийся российский тенор, солист Мариинского театра Владимир Галузин в течение двух месяцев выступал в чикагской Лирик-опере. Летом предстоит еще одно важное событие, уже в личной жизни певца: он женится на солистке Мариинского театра Наталии Тимченко. В Чикаго Галузин пел партию Канио в опере Руджеро Леонкавалло «Паяцы». Галузин пришел в Мариинский театр в 1990 году и мгновенно поразил холодный Питер страстным Отелло в одноименной опере Верди. Событием стал в его исполнении Алексей в «Игроке» Прокофьева. Потом такими же событиями называли все его новые работы – Герман в «Пиковой даме», кавалер де Грие в «Манон Леско» Пуччини, Гришка Самозванец в «Борисе Годунове», мечтательный Садко в одноименной опере Римского-Корсакова. В этом ряду стоит еще одна выдающаяся певческая и актерская удача Галузина – роль Канио в опере Руджеро Леонкавалло «Паяцы». С этого и начался наш разговор.
– Скажите, интересно ли вам играть Канио?
– Безусловно. Канио – один из моих любимых персонажей. Он по-настоящему любит Недду и отстаивает свою честь. «Паяцы» – уникальное произведение. Эта опера настолько цельна в совокупности драматического и музыкального театра, что из нее нельзя выкинуть ни одной ноты, ни одного эпизода.
– А вы ревнивы в жизни?
– Когда ты растворяешься в роли, то постепенно, как промокашка, впитываешь даже негативные черты характера. Яды моего персонажа входят в меня, в подсознание, в подкорку моего мозга. Не потому, что я в жизни такой ревнивый. Это все – отпечаток роли.
– Вы азартный человек?
– (Смеется.) «А ты азартен, Парамоша», – как говорил генерал Чарнота в «Беге» Булгакова. Я – страстно увлекающаяся натура. Я азартен и этого боюсь. Я боюсь, что если начну играть, могу этим увлечься. Я знаю не только великих, но и самых обычных людей, которые на игре практически закончили жизнь. Я не рискую играть. Неизвестно, до чего это может довести. Это наркотик, и я стараюсь его не употреблять. На всякий случай.
– А как же «Что наша жизнь? Игра...»?
– Ария Германа «Что наша жизнь? Игра...» – апофеоз всего случившегося, вызов существующему порядку вещей. Мы играем чувствами, играем своей жизнью. Итог нашей жизни – игра. Не боритесь за свою жизнь, оставьте все, как есть. Как выпадет карта. Не сопротивляйтесь – бессмысленно!.. Чайковский не захотел писать либретто по Пушкину, ему был не очень интересен холодный Германн Пушкина. У Петра Ильича Чайковского принципиально смещены акценты! Его Герман – пылкий, романтический герой с сильными страстями. Для меня Герман Чайковского интересней, чем Германн Пушкина.
– Владимир, я знаю, что вы интересуетесь живописью. Помните, как Святослав Рихтер в своих «Декабрьских вечерах» объединил музыку с живописью? Если бы вам пришлось делать то же самое, какие декорации вы бы хотели видеть в «Пиковой даме»?
– Я пел «Пиковую даму» во многих постановках, в том числе в самых модерновых. Я «напелся» модерна и в Тулузе, и в Париже, и в Нью-Йорке. В таких постановках теряется мое ощущение голоса, само присутствие музыки в пустом замкнутом пространстве теряется. И вот после всего этого я вернулся к спектаклю Юрия Темирканова в Мариинском театре. Летний сад, барочная лестница, колонны... Мои ощущения голоса и музыки были совершенно другими. Я шел на эту оперу, как на праздник. Хотя декорации, конечно, старые. Кто-то скажет, что это старомодно? Ничего подобного. Ведь мы же приходим и смотрим на картины Рембрандта и Рубенса. Я – приверженец декораций и костюмов, которые помогают ощутить эпоху и раскрыть характер героев. Вспомним такие, например, слова из «Пиковой дамы»: «Если б милые девицы так могли летать как птицы...» Гусарская легкомысленная песня. (Галузин говорит о песне Томского на слова Державина из Седьмой картины третьего действия «Пиковой дамы». – С.Э.) К этим словам просятся декорации. Как можно их петь на пустой сцене?! «Я вас люблю, люблю безмерно», «Я терзаюсь этой далью», «Царица ночи, как ты, красавица, как ангел падший» (Слова Лизы из Второй картины первого действия «Пиковой дамы». – С.Э.) – слова-то какие. Герои Пушкина и Чайковского не могут находиться в казарме или коммунальной квартире, как это было в Тулузе. Там бабушка варит борщ, кто-то в туалет идет, а Лиза доверяет ночи свою сокровенную тайну – она любит Германа. Когда ставятся такие вещи, в театре происходит конфликт с поэзией, конфликт с музыкой! Как можно «Хованщину» ставить в эпохе Николая Второго?! Ведь там конкретные исторические фигуры: князь Хованский, князь Голицын, староверы... Как можно «пристегивать» этих героев к другой исторической эпохе? Для этого нужно, не побоюсь этого слова, просто быть идиотом. Как можно переносить в другую эпоху «Бориса Годунова»? Нельзя этого делать. А ведь переносят, переносят с ружьями, автоматами, машинами... Я понимаю, когда «Севильского цирюльника» ставят в современном интерьере. В этой опере высмеиваются хитрость, клевета, коварство... Эти пороки вне времени, и соответственно такую оперу можно переносить в любую эпоху. Я видел гениального «Севильского цирюльника» в Штутгарте. Опера была не просто нетрадиционно поставлена – она была поставлена шокирующе! Графа Альмавиву исполнял черный актер с пластикой Майкла Джексона. Современные красные лестницы, модерновое оформление, прекрасные актеры, настоящее действие – все было сделано замечательно. К такому модерну я отношусь хорошо. Но нельзя менять исторические эпохи, когда дело касается исторических персонажей. И еще я противник того, чтобы во время увертюры на сцене начиналось действие. Композитор своей музыкой дает представление о том, что произойдет на сцене, и музыка все равно гениальнее любой режиссерской выдумки. Закрой глаза и наслаждайся. Не надо иллюстрировать музыку!
– Почему русские оперы так редко ставятся на Западе?
– Поставить русские оперы – это значит начать сравнивать их с другими, и сравнение часто не в пользу других. Если питаться всю жизнь бутербродами, невозможно понять вкус фуа-гра. А вот если питаться каждый день фуа-гра, после этого бутерброд уже не поешь. Русская опера создавалась в период расцвета драматического театра. «Руслан и Людмила», «Царская невеста», «Пиковая дама», «Борис Годунов» – гениальные произведения с высокой поэзией и высокой драматургией. Русские композиторы не интересовались примитивными сюжетиками. В русской опере всегда было и есть сочетание музыки и литературы, в ней соблюдаются законы драматического театра. Такие оперы просто боятся ставить! Сегодня на Западе идут «Евгений Онегин», «Князь Игорь», «Борис Годунов» в сокращенном варианте, иногда «Хованщина», изредка «Пиковая дама». Очень часто – не знаю, почему – из «Бориса Годунова» оперные театры выбрасывают польский акт. А ведь это музыкальный шедевр Мусоргского! У него ни одной ноты нельзя выкинуть. Ни одной! «Иоланту» Чайковского никто не знает на Западе, а это одно из величайших оперных произведений. «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии» Римского-Корсакова, «Скупой рыцарь» и «Алеко» Рахманинова – уровень этих опер просто космический. Везде идет «Русалка» Дворжака, а «Русалку» Даргомыжского кто знает? А оперы Прокофьева, Шостаковича?! «Леди Макбет Мценского уезда» – одна из лучших современных опер. Внимательно изучите музыку «Леди Макбет»! Она вместила в себя все жанры.
– У меня есть для вас интересная идея: сыграть роль в драматическом спектакле на сцене драматического театра.
– Для меня это большая ответственность, потому что в этом случае нужно будет работать не с певцами, а с драматическими актерами, у которых мы учимся драматическому искусству. Я видел спектакли великого БДТ, видел на сцене Лебедева, Лаврова, Стржельчика, я наслаждаюсь искусством Басилашвили, Фрейндлих... Хотя надо вам сказать, Темур Чхеидзе приглашал меня в БДТ... Я не трус, но я боюсь. (Смеется.)
– Вы бы хотели, чтобы ваши дети пошли по вашим стопам?
– Старшая дочь Анна уже пошла по моим стопам. Она окончила музучилище по классу скрипки и сейчас учится на вокальном отделении в Санкт-Петербургской консерватории. Мы с ней выступали вместе в нескольких концертах. А что касается младшеньких... Нет, я не буду против. Я бы только хотел их предупредить об усталости, о разлуках с близкими, о бесконечных перелетах, о многомесячных гастролях вдали от дома... Это благодарный, но безумно тяжелый труд.
