Дарья Борисова
Разные флаги за спинами актеров–наших современников. Фото с сайта фестиваля «Золотая маска»
Коллега Ольга Галахова видела великий, легендарный спектакль Тадеуша Кантора «Мертвый класс» и простодушную сегодняшнюю работу варшавского театра оценила жестко: «Это же ДК, причем ДК с претензией типа они в культурном контексте с «Мертвым классом» Кантора. Я заметила в последнее время, что нынешние любители добирают профессию не на сцене, а в декларациях, и …отчего бы не сесть на хвост великому. Провинциальная, примитивная театральность: кружочком ходят, песни поют. За партами сидят и осуществляют пренаивную самопрезентацию: мой папа пекарь, а я хочу быть летчиком, а я хочу быть артисткой. Но как-то неловко глядеть на здоровых тетей и дядей, которые хотят нас убедить в том, что они школьники. Никакого режиссерского приема, оправдывающего эту условность. Если фашист, то всем фашистам фашист, из кино 50-х». Я спектакль Кантора не видела, а сказать хочется вот о чем.
Оба спектакля обращены к болезненным точкам истории, к годам Второй мировой, перепахавшей Европу и заново определившей судьбы целых народов. Поражает не сам факт обращения к истории, а явное желание эту историю разбирать, вытаскивать на свет ранее неизвестные неприглядности, судить своих врагов (это в случае латышей) и своих сородичей-предков, каяться (этому предаются поляки). «Четвертая стена» сметена, публика в зале обязана трудиться – волей-неволей начинаешь припоминать, где были и что делали в эти страшные годы твои бабушки и дедушки, поражаешься масштабам наделанного… Латвийский спектакль – во многом интерактивный, зрителей выдергивают из зала на сцену, предлагают голосовать, зачитывать по бумажкам речи политиков. В польском сами актеры то и дело подходят к краю сцены и рассказывают истории своих героев (прототипами стали реальные люди).
Стоит ли говорить, что это, в общем, отнюдь не революционные арт-практики, а нормальные формы бытования современного театра. Театр – место для дискуссий. И непосредственных, и тех, что возникают в мозгах каждого отдельно взятого зрителя. И отборщики фестиваля вряд ли предполагали, верстая программу загодя, что спектакли угодят в такой московский контекст. Недели две назад экспериментальный спектакль «Московские процессы» в Сахаровском центре был прерван объединенными усилиями ОМОНа, то ли настоящих, то ли псевдосотрудников ФМС и казаков (тоже можно предположить, что псевдо). На тот момент проект шел уже третий день, позади были театрализованные «слушания» по делам выставок «Запретное искусство» и «Осторожно, религия!». Люди в форме явились на «процесс», посвященный панк-молебну группы Pussy Riot. Потребовалось проверить регистрацию у режиссера, швейцарца Мило Рау, причем проверить срочно, именно в разгар спектакля. Пыл бдительных казаков помог усмирить, кстати, журналист Максим Шевченко – он как раз в тот день играл роль обвинителя в сценической версии слушаний по делу девушек в балаклавах.
«Московские процессы», конечно, особое действо, сильно далекое от театра в классическом понимании. Можно называть это документальным театром – где все не по писаному, где вместо актеров – Марат Гельман, Андрей Ерофеев и, как уже было сказано, Максим Шевченко. Где сами устроители не знают, чем дело кончится (например, набег ОМОНа и казаков, по свидетельствам очевидцев, сам по себе оказался театром в театре…). По выражению Анастасии Патлай, осуществлявшей кастинг проекта, «Московские процессы» стали «важнейшим прецедентом диалога непримиримых ранее сторон», «попыткой осмыслить новейшую историю России» и даже «сеансом автопсихотерапии» – и это как раз то, что роднит одноразовую московскую акцию с гастрольными спектаклями из Латвии и Польши. Только в Риге и Варшаве эти спектакли идут регулярно, в залы не врываются военные и какие-нибудь ряженые гайдуки в кафтанах. Большое количество людей имеют возможность на спектаклях побывать – и бывают! У нас же подобный театр существует в резервации, ограниченной зальчиками Театра.doc и Сахаровского центра. Публика на каждом новом спектакле плюс-минус одна и та же: белоленточная творческая молодежь и (неизменно!) аккредитованные в Москве западные журналисты, представители ведущих изданий. Они внимательно смотрят спектакли про гибель Сергея Магнитского («Час восемнадцать»), про глобальные миграционные процессы на территории бывшего СССР («Узбек», «Акыны»), про судебные процессы над деятелями современного искусства – и тем самым, видимо, пытаются понять, что тут происходит. Среднестатистические же москвичи в таком театре совершенно не нуждаются. С латвийских «Легионеров», например, случайно забредшие тетеньки и влюбленные парочки уходили, провожаемые улыбками актеров: Thank you for your coming!
Естественно, приятней смотреть на хорошо знакомые лица народных артистов и сериальных звезд, сидя в плюшевом кресле, а не вникать во всякие ужасы, находясь в подвале с драными стенами… Есть ли в сложившейся ситуации вина самого сообщества документального, экспериментального театра – отдельный вопрос (странное сочетание снобизма и маргинальности, безусловно, присутствует и не способствует установлению контакта). Но и отсутствие запроса общества на будоражащий театр, театр прямого действия – факт.
«Наш класс» Ондрея Спишака по пьесе Тадеуша Слободзянека – очередной виток какого-то глобального польского самобичевания. По внешнему устройству он повторяет знаменитый «Умерший класс» Тадеуша Кантора: ряд школьных парт на пустой сцене, за ними – взрослые люди, которые отматывают свои истории назад, в беззаботную пору отрочества. Поляки умели танцевать семь-сорок, а евреи шпарили наизусть Сенкевича и Мицкевича. А потом одноклассники выросли и начали друг друга мордовать и убивать – потому что одни были поляками, а другие евреями. Страшная история, особенно оттого, что реальная и не такая уж давняя, если вдуматься. Как и истории латышей, служивших в добровольческом Легионе СС, развернутые в композиции Валтерса Силиса «Легионеры». Советская история однозначно считала их пособниками фашистов, в нынешнем спектакле проступают другие очертания этих исторических фигур. Градус спорности остается высоким и на выходе, но создается бесценная стереоскопия исторического видения. В какой-то момент актер Карл Алм срывает один за другим натянутые рядом флаги – советский, латвийский, шведский и фашистский – и призывает зрителей так же резко вырвать из своего сознания весь негатив – это, конечно, смотрится и как пародия на дешевый аутотренинг, но и своеобразной психодрамой этот динамичный эпизод можно считать. Актеры (они же соавторы спектакля) – совсем молодые, по-русски уже не говорят. На последовавшем обсуждении один из них признался, что вовсе не зациклен на трагедиях своего народа и живет настоящим и будущим. Но ни то, ни другое для него невозможно без понимания прошлого.
Отдельный разговор о том, готовы ли мы простить спектаклю, не данному конкретному, а в принципе вообще актуальному спектаклю ту самую простоту, которая хуже воровства? Но театр, который из года в год проходит мимо жизни, мимо того, о чем говорят люди дома на кухнях и перед телевизором, уныло переключая каналы, – теряет смысл.
Дарья Гармоненко 
