Моление о Чаше

САД

"Я ночевал в мечети Яссави
во Франкфурте-на-Майне, близ вокзала,
в квартале платной голубой любви.
В ночь зацвели каштаны. Глаз Даззала,
чью власть над миром до Конца Времен
Священное Писанье предсказало,
заглядывал в окно: сверкал неон -
рекламы кабачков, бильярдных, порно-
цветных витрин; рыдал аккордеон
от ностальгии, но и это вздорно, -
скажу я, - зренью тесно в темноте,
зато мировоззрению - просторно.
В опрятности и строгой чистоте
я снова - на ночь - преклонял колени.
Иисус Христос не умер на Кресте.
Я мнил, что жив: моих кошмаров тени
шепнули напоследок - "будь в бегах",
верней, "рви когти из великой фени",
тем подсказав, что правда есть в ногах,
когда уходишь, чтобы всплеском Света
промыть разор, гнездящийся в мозгах.
В стране Советов не спрося совета,
впрок не спросясь и не заняв ума,
без денег и обратного билета,
просроченного, и уже весьма,
я мнил, что жив, как дерева и реки,
мнил, что на время отступила тьма,
что мир велик, что всюду - человеки,
что наконец увижу Южный крест:
и все-то было правдой в кои веки.
Когда не выдаст Бог - свинья не съест.
Какую мудрость ни возьми девизом,
доверясь тяге к перемене мест,
да как ни странствуй - верхом или низом, -
душа ко впечатлениям чужбин
привыкнет спрохвала, как паспорт - к визам,
и бдительность - не выказать слабин! -
пройдет, что блажь, и оживут взаправду
какой ни то Бангкок или Харбин,
где все равно с душой не будет сладу,
но вовсе не затем, что, захандря,
захочет воблы вместо мармеладу...
Во мне был сад, и в нем была заря:
в нем развиднялось, брезжило, светало;
он жил, простор свой настежь отворя,
но все одно, мне света было мало,
чтоб отличить созвездья от гроздей
цветочных, закипающих устало
от сотворенья мира... О, глазей
в себя, покуда выдалось мгновенье
остаться без врагов и без друзей,
наедине с зарей, где единенье
с Создателем обещано в Саду,
хранящем голос, отблеск, дуновенье,
случайность, вспышку радости, беду,
все чаянья, каким - пусть быть - не сбыться,
тропинку, по которой я иду
вверх, если вниз; которой сладко виться
то по ручьям, то о-бок озерца,
чье зеркало вернет родные лица,
не отразив лишь моего лица...
Гляжу в себя - и различаю Древо;
и - словно на Молитве, близ конца, -
благословлю направо и налево
все, что живет: деревья и ростки,
пустые нивы в ожиданье сева,
мирскую жатву счастья и тоски,
весь мир, в котором лишь Единство Бога
в цветок соединяет лепестки...
Любимая, поговорим немного.
Ты знаешь - я молился Деревам,
но вымолил: мне явлена Дорога,
не внятная ни числам, ни словам,
ведущая - невесть куда покуда,
одно лишь ясно - не по головам.
В мечети Яссави, в квартале блуда,
скажу, как тот, кто вынес треть пути:
начнешь молиться - не случится чуда,
но хоть поймешь, что надобно - идти,
и поначалу - просто прочь из Круга:
я повторяюсь, Господи прости.
Круг - это где ни Запада, ни Юга,
есть только центр, в котором все узлы.
Любовь и плоть моя, душа, подруга,
обычай зол, не то чтоб люди злы,
и мне ли нынче голыми руками
вытаскивать им угли из золы?
И как решиться - не обиняками,
во всей святой и ясной простоте
поведать - искаженную веками
быль об Иисусе, Боге и Кресте?
Однако нужно продолжать Дорогу
от слова к слову на пустом листе...
В Саду - темно и звездно; понемногу
начнет светать от сердца до чела:
когда я славу возглашаю Богу -
одиннадцать по три - Субхан Алла -
оно - гроздь света, от него - свеченье:
свет, свет и свет, и мысль - на миг - светла...
И с нею - шаг из Круга: отреченье
от ложных правд, насущных, словно хлеб.
Как сокровенны в слове "отлученье"
свой луч! - свой путь: увидит, тот не слеп.
Гляжу на небо из окна мечети -
и вижу, как впервые, лунный серп...
Треть позади - передо мной две трети
пути на Вифлеемскую звезду.
Чужбина. Не проставлен срок в билете.
Лишь тем и жив, что с миром не в ладу,
да тем, что есть на том и этом свете
мой Бог, мой Сад - и ты в моем Саду.