Недоперестроенная Россия

Горбачевская перестройка, осуждение сталинских репрессий не только не способствовали декоммунизации, а напротив, создали дополнительные препятствия на пути осознания трагедии русского ХХ века. Фото Reuters

Никто не мог предвидеть, что произойдет нынешняя перемена взглядов русского человека на Михаила Горбачева и его перестройку. Сколько за последние два года на него было вылито грязи. Поразительная смелость – бить лежачего. Сегодня, чтобы назвать себя политологом, надо обязательно обвинить Горбачева в распаде СССР и поклониться памяти Сталина – он возродил Российскую империю. Но произошло чудо: то, что социологи называются переменой в отношении к перестройке.

Если в 2021 году 47% опрошенных считали, что нам надо было оставить то, что было до 1985 года, и всего 37% считали, что нужна была перестройка, то сегодня количество респондентов, которые считают, что мы правильно сделали, что ушли от 1985 года, стало на 10% больше, то есть 47%, а тех, кто считает, что в 1985 году надо было оставить все как есть, стало 37%. И это несмотря на то, что опрошенные считают, что перестройка Горбачева способствовала распаду СССР.

Осужденный праздник свободы

Уникальность нынешней духовной ситуации состоит в том, что, несмотря на рост тех, кто стал позитивно относиться к перестройке Горбачева, у нас нет политической партии, которая отстаивала бы ценности, лежащие в основе перестройки, прежде всего осуждение репрессий Сталина. Правда, особенность перестройки состояла в том, что осуждение репрессий Сталина связывалось не с антикоммунизмом, а с шестидесятничеством, с верой в то, что Сталин просто извратил ценности свободы и прав человека, которые якобы несла в себе Октябрьская революция под руководством Ленина.

Но сам факт, что растет позитивное отношение к перестройке, говорит о том, что в современном человеке возрождается позитивное отношение к будущему, а позитивное отношение к будущему предполагает позитивное отношение к переменам. Особенность русской психологии состоит в том, что в нас сосуществуют страх перед переменами и жажда перемен с русским максимализмом. Мне думается, что за позитивным отношением к перестройке Горбачева стоит – осознанно или неосознанно – возрождение потребности в переменах, возрождение веры в то, что и мы можем создать свой мир свободы и прав человека.

Перестройка Горбачева по своим делам ничем не отличалась от антикоммунизма бархатных революций в странах Восточной Европы. Другое дело, что даже Горбачев при всей своей революционности не решился на осуждение репрессий Сталина, преступлений сталинизма на государственном уровне. И в этом, на мой взгляд, состоит особенность не только перестройки, но и августовской демократической революции 1991 года. Ведь Ельцин и его команда, которые юридически совершили антикоммунистическую революцию, ввели запрет на КПСС, не решились на осуждение репрессий Сталина.

Правда, надо быть объективным: Горбачев при своем убеждении, что «Октябрьская революция не была случайностью, а великим всемирно историческим прорывом в будущее», все же делал шаг в сторону антикоммунизма, в сторону христианских ценностей. На самом деле христианское «не убий» было основой и доклада Хрущева на ХХ съезде КПСС в 1956 году.

Горбачев как генеральный секретарь ЦК КПСС вынужден был хитрить. Он неожиданно на ХХVIII съезде КПСС в 1986 году построил мостик, по которому можно было уйти от марксизма к гуманизму, он, ссылаясь на Ленина, говорил о самоценности человеческой жизни: «Человеческая жизнь, возможность ее всестороннего развития, как подчеркивал Владимир Ильич Ленин, самая большая ценность». Но всякий, кто когда-то читал Ленина, знает, что он всегда откровенно выступал против самоценности человеческой жизни, всегда говорил, что «нравственно все, что служит победе коммунизма».

На поверхности лежит самый важный вопрос: означает ли уничижение Горбачева и его перестройки, которое мы переживаем до сих пор, что для русского народа, в отличие от народов Восточной Европы, правда об античеловечности советской системы не обладает ценностью? На примере произошедшего у нас забвения перестройки, которая дала советскому народу свободу, видно, что уважение к правде существует только в сознании свободного человека.

Страх перед правдой о том, что разрушила СССР идея суверенитета РСФСР, активно поддержанная русским народом, как раз и заставляет связывать распад СССР с перестройкой Горбачева. Хотя, как известно, команда Горбачева была противницей распада СССР и делала все возможное, чтобы спасти историческую Россию. Но русский народ пошел за Ельциным.

Надо осознавать: мы не сможем увидеть, что сегодня ведет к перемене взгляда на перестройку Горбачева, если мы не выясним для себя не только причины забвения праздника свобод, дарованных перестройкой, но и его осуждения как беды.

Парадокс в том, что перестройка Горбачева, осуждение им репрессий Сталина не только не способствовали декоммунизации, как в странах Восточной Европы, а напротив, создали дополнительные препятствия на пути осознания трагедии русского ХХ века, о чем говорили авторы сборника «Из глубины»: что ленинский Октябрь был «самоубийством великого народа», что он породил «дикий слепой восторг самоуничтожения России». Праздник свободы, гласность привели не к погружению русского народа в правду, а к сакрализации ленинского Октября как величайшего события русской истории.

Сравните приведенный выше текст Семена Франка о большевистской революции с тем, что говорит о ленинском Октябре популярный в годы перестройки историк Михаил Гефтер, и вы поймете, почему перестройка не только не способствовала декоммунизации России, а, напротив, создала целый ряд серьезных моральных препятствий на ее пути. Практически для всех авторов знаменитого сборника «Иного не дано» ленинский Октябрь отнюдь не был самоубийством русского народа, напротив, это его величайшее достижение, созидание советской державы как альтернативы капиталистической цивилизации. «Революция, которая перевернула жизнь в России, и как бы ее мы ни оценивали, сдвинула мировую ось, [создала] державу, которая способна «физически» покончить со всем на земле и пока еще бьется над тем, как устроить свои домашние дела. Разве по степени близости к нам эта держава не ближе».

У меня ощущение, что уровень сакрализации и возвеличивание ленинского Октября во время перестройки был выше, чем во времена Брежнева, когда все думали о том, лишь бы ничего не изменилось в нашей жизни и лишь бы не было войны. Текст Михаила Гефтера – пример глубочайшего различия между духовностью дореволюционной России и настроениями советской интеллигенции времен перестройки. Перестройка не принесла самую главную правду о трагедии большевистского Октября, ей была чужда правда об утопизме марксизма, правда о том, что в нем не было никогда никакой науки. Перестройка не принесла нам правду о том, что наш социалистический эксперимент был воплощением изначальной утопии, что этот утопический проект мог быть воплощен в жизнь только путем невиданного в истории человечества насилия, путем убийства многих миллионов людей.

Парадокс безыдейности

Особый парадокс перестройки, который привел к ее забвению. Все дело в том, что у нее не было ни коммунистической, ни антикоммунистической идеологии. У нас сосуществовали одновременно шестидесятничество, симбиоз национализма и коммунизма, чистый ленинизм Геннадия Зюганова и чистый антикоммунизм таких политологов, как я. А в 2000-е у нас господствовала идеология либерального консерватизма, просвещенного патриотизма Петра Струве, которая лежала в основе статьи Владимира Путина «Россия на рубеже тысячелетий» (30.12.1999).

За перестройкой стоял миф шестидесятников о том, что если бы Сталин не извратил ленинские идеалы Октября, то не было бы никаких репрессий, не было бы советского тоталитаризма. Но наша бархатная революция, которая положила начало бархатным революциям в странах Восточной Европы, не была никакой революцией. Как оказалось, перестройка была попыткой укоренения марксистско-ленинской идеологии, которая уже в 1980-х умерла в сознании советского человека.

Горбачева, который пытался связать свою перестройку с идеалами Октября, можно понять. Он подарил нам свободу, разрушил до основания скрепы советской тоталитарной системы, но все же он оставался генеральным секретарем ЦК КПСС, поэтому он был обязан искать корни свобод в мифе о Ленине как демократе и гуманисте. И при этом он оставался шестидесятником, верил в то, что Сталин своими репрессиями извратил сущность социалистической идеи. Поэтому, говорил Горбачев, мы «хотим вернуться к тому, на чем оборвалась творческая деятельность Ленина». Мы ссылались на Ленина, который призывал к «перемене всей точки зрения на социализм».

По сути, Горбачев говорил о перестройке языком Пражской весны: «Новая точка зрения на социализм – это отрицание той системы, которая сложилась при сталинщине, но это вовсе не отрицание социализма и социалистической идеи». Но трудно понять, почему и советская интеллигенция времен перестройки всячески пыталась остаться в рамках марксизма-ленинизма.

Из спецхрана было возвращено все наследие русской религиозной философской мысли начала ХХ века, которое убедительно раскрывало утопизм марксистского учения о движении человечества от капитализма к социализму. Примером тому статья Сергия Булгакова «Карл Маркс как религиозный тип». Но я обратил внимание, что даже после августовской демократической революции 1991 года Егор Гайдар и вся его команда не порывали с ценностями и азбукой марксизма. Гайдар, как мы помним, гордился тем, что его дедушка-большевик «оставался на уровне задач человеческой истории» и служил делу коммунистической революции.

Но надо быть объективным. Было серьезное препятствие на пути внедрения в сознание советского человека ценностей русского религиозного гуманизма. Дело в том, что в России так и не сложилась русская нация как единство мировоззрения «глубинного русского народа» и русской гуманитарной интеллигенции. «Глубинный русский народ» и русская гуманитарная интеллигенция – это два мира. «Глубинный русский народ» нес в себе наследие Чингисхана, ханского всевластия, поэтому ценность свободы, в отличие от народов Запада, так и не стала сердцевиной его убеждений. Как писал Николай Бердяев, «русский народ как будто бы хочет не столько свободного государства, свободы в государстве, сколько свободы от государства, свободы от забот о земном устройстве».

Чего не понимала команда Горбачева? Она возвращала свободы советской интеллигенции, но эти свободы были чем-то внешним и даже чужим для подавляющей части советского народа. Обратите внимание, по сей день свобода как освобождение от железного занавеса, как свобода эмиграции и выезда за рубеж радует только 28% населения Российской Федерации.

Перестройка как праздник свободы была предана забвению подавляющим большинством населения, ибо у него не было потребности в свободе, в освобождении от наследства сталинской тоталитарной системы. Перестройка не сделала свободу ценностью, не привела к декоммунизации, как в странах Восточной Европы. Перестройка как свобода мысли, как свобода от принуждения к государственной идеологии только усугубила коммунистичность русского национального сознания, усугубила препятствия, в том числе эмоциональные, на пути преодоления коммунистических ценностей.

Я имею в виду соединение русскости с коммунистичностью. Коммунистичность многими патриотами не только не была отвергнута, а напротив, вошла в глубины национального. И здесь коренная особенность перестроечной и постсоветской России. В дореволюционной России даже у славянофилов русскость не связывалась с кровью, с этничностью. Дореволюционные русские мыслители, как и большевики, понимали, что если вы соедините русскость с кровью, с национальностью, то завтра Россия как многонациональная страна рассыплется. Но именно во время перестройки была предпринята попытка, и здесь решающую роль сыграл «Изборский клуб», трактовать коммунистичность как выражение глубинных основ русской национальной психологии.

Советское – это русское?

Перестройка несла в себе несколько вариантов спасения марксизма. Шестидесятничество как миф о том, что сталинские репрессии были порождены извращением подлинной сущности идеалов Октября. Соединение русскости с советскостью также спасало «истинность» марксизма. Не только идеологи «Изборского клуба», но даже Геннадий Зюганов еще недавно говорил, что советский строй был «воплощением в жизнь глубинной русской идеи».

Все забыли, что идеологи Русской партии проповедовали глубинный коммунизм и одновременно идею этничности. Впервые идея распада СССР и созидания России на основе этничности была провозглашена на традиционных чтениях, посвященных судьбе России 20–21 декабря 1988 года в Доме политпросвещения МГК КПСС. Именно там в докладах литераторов-почвенников, прежде всего в выступлениях Михаила Антонова и Николая Балашова, прозвучал призыв к созданию подлинного российского пространства, противостоящего «союзной продажности Горбачева и Яковлева». И самое поразительное, что именно этот характерный для почвенников-литераторов этнический подход к созиданию будущей России был перехвачен политическими противниками Русской партии, а именно радикалами «Демократической России», я имею в виду реальных руководителей движения Юрия Афанасьева, Елену Боннэр и Галину Старовойтову. Парадокс состоит в том, что после ГКЧП в целом ряде статей, опубликованных прежде всего в «Московских новостях», Елена Боннэр начала настаивать, что русские, как и все другие народы СССР, должны создавать свое особое национальное государство. Патриоты Русской партии настаивали на создании русской академии наук, русской армии, русского министерства иностранных дел. На этом же, по сути, настаивали радикальные демократы из «Демократической России».

Немного из личных воспоминаний. 26 июля 1991 года, за несколько дней до ГЧКП, я был приглашен на ужин в посольство Англии в СССР. Меня увидела Галя Старовойтова и позвала меня за стол, где рядом с ней сидели Елена Боннэр и Юра Афанасьев. И Галя Старовойтова мне объясняла, что попытки Егора Яковлева, Александра Яковлева, Эдуарда Шеварднадзе и всех других политиков создать демократическую партию, которая бы объединяла интеллигенцию всех республик СССР, это утопия. «Никто не пойдет за вами, – говорила мне Галя Старовойтова, – и передай это Яковлеву. А вот наша идея, идея суверенности РСФСР, суверенности российского народа, которую мы предлагаем Борису Ельцину, несомненно, будет поддержана населением Российской Федерации».

Нельзя не видеть, что препятствием на пути преодоления сталинизма, препятствием на пути морального осуждения сталинских репрессий как раз и стало это соединение русскости с советскостью. Ведь сегодня именно в силу этого обстоятельства мы потеряли право осуждать преступления Сталина, преступления всей сталинской эпохи. Получилось: если советское – это русское, то, значит, критика сталинизма равносильна русофобии, отказу от уважения к национальному и русскому.

Трудная правда для русского народа состоит в том, что он пошел вслед за лидерами «Демократической России». И если для Ельцина идея суверенитета РСФСР была важна для того, чтобы отстранить Горбачева от власти, чтобы занять его Ореховую комнату, то для радикальных демократов во главе с Еленой Боннэр идея распада СССР была важна для того, чтобы покончить с ненавистной им русской великодержавностью. И это совпадение политики интересов Русской партии и радикальных демократов во главе с Еленой Боннэр несет в себе много уникального.

Я думаю, что наше нежелание вернуться к истокам перестройки, к осознанию того, что ничего, кроме стремления принести свободу советской интеллигенции, не стояло за политикой гласности Горбачева, как раз и привело к нынешнему поверхностному подходу к перестройке Горбачева. Ведь на самом деле перестройка открыла нам своеобразие русской психологии, русской системы ценностей, открыла то, что нам мешает стать частью христианской европейской цивилизации.

К сожалению, у всех, кто настаивает на том, что «Россия – не Запад», нет понимания того, что мы не преодолеем наследство коммунистической идеологии, наследство марксизма, пока не осознаем, что все-таки человеческая жизнь является высшей ценностью, не осознаем, что нельзя противопоставлять этничность гуманизму, что вообще в России акцент на этничности нынешнего государства – это самоубийство.

Назад дороги нет, соединение русской государственности с русской этничностью закрывает нам все достижения русской культуры, осознание подлинной всечеловечности нашего русского существования. Но трагедия состоит в том, что у нас нет политической силы, которая ставила бы основной задачей преодоление всего, что мешает нам вернуться к глубинам русского религиозного гуманизма, великой русской культуры, что мешает нам преодолеть, на мой взгляд, самое ужасное, а именно сакрализацию античеловечности и преступлений сталинского режима.

Надо еще помнить о специфических русских препятствиях освобождения от советской системы, я имею в виду миф глубинных русских патриотов, что советскость и русскость были тесно связаны, что советскость выражала глубинные основы русскости. Именно миф о глубинной связи русскости с советскостью помешал во время перестройки осудить в соответствии с общечеловеческой моралью преступления Сталина и советской эпохи. Понятно, если советскость есть проявление русскости, то тогда критика Сталина, осуждение Сталина приравнивается к осуждению русскости, к отказу от национальных ценностей и так далее. К сожалению, люди, которые создавали идеологию русскости, забыли, что советскость как марксизм была противником этнического подхода к истории, противником этничности. Можно по-разному относиться к марксизму, но надо понимать, что марксизм несовместим с этничностью, с выделением этнического начала в политике.

Мне думается, что недостаток идеологии современной России состоит в том, что, придя к верной идее преемственности между дореволюционным государством, советским и нынешним государством, мы отбросили цель этой преемственности. Ведь задача состоит не только в том, чтобы вернуть в русское сознание ценность дореволюционной России, ценность русской державности, но и в том, чтобы соединить это с ценностью русского человека, с ценностью человеческой жизни в этом русском государстве. Несомненно, советская государственность несла в себе все завоевания русской дореволюционной государственности. Несомненно, она, советская государственность, была продолжением русской истории. Но это не дает нам права ставить знак равенства между ценностями дореволюционной России и ценностями советской России, ставить знак равенства между дореволюционным религиозным гуманизмом и ленинским «нравственно все, что служит победе коммунизма». В противном случае сакрализация державности, российской государственности ведет к антигуманизму, отказу от осознания ценности человеческой жизни.

Пора осознать страшную правду, что на самом деле марксизм и коммунизм был мифом, пора осознать, что сталинское насилие было единственным способом воплощения этого мифа в жизнь, пора осознать, что при всем величии советскости оно мало что дало для жизни человека, для ценности человеческой жизни. И поэтому, на мой взгляд, прежде чем создавать «особую русскую цивилизацию», нам надо, повторяю, осознать уроки перестройки, осознать все то, что помешало превратить перемены перестройки в некую новую реальность.