Гений противоречий

Ричард Эллман. Оскар Уайльд. - М.: Издательство Независимая Газета, 2000, 688 с.

ИСТОРИЧЕСКАЯ эпоха тем ценнее для нас, чем большее количество "исторических персонажей" ее населяет. Именно поэтому Рим времени упадка республики для нас стократ ближе и интереснее, чем эпохи последующие и предыдущие, ибо именно здесь на маленьком историческом пятачке пересеклись пути Цицерона и Катона, Цезаря и Помпея, Катулла и Марка Антония, Клеопатры и катулловской Лесбии-Клодии - таких изумительно живых и так подробно описанных друг другом и современниками. Еще одной точкой пространства и времени, способной составить конкуренцию Риму I века до рождества Христова, без сомнения, является викторианская Англия, за короткий срок породившая невиданное количество гениев и талантов, среди которых существование одних, казалось бы, должно было исключить возможность появления и успеха других.

Квинтэссенцией викторианства является эпоха "позднего викторианства" - 70-90-е годы прошлого века, ставшие временем подлинного торжества антиномизма, когда в английском обществе мирно уживались совершенно противоположные взгляды, а их носители равно процветали и пользовались известностью и общественным признанием. Квинтэссенцией же собственно "позднего викторианства" можно смело счесть Оскара Уайльда - самую противоречивую и в то же время самую цельную и яркую фигуру своего противоречивого времени.

Именно в этом ключе трактует своего героя Ричард Эллман - автор вышедшей в издательстве "Независимая Газета" самой полной на сегодняшний день биографии писателя: Уайльд для него - это пересечение всех мыслимых непересекающихся прямых; человек, поддавшийся всем - даже взаимоисключающим - соблазнам эпохи.

Успешно продвигаясь по лестнице масонской иерархии, Уайльд терзался желанием перейти в католичество. Преклоняясь перед Рескиным - самым моральным и чистым мыслителем своего времени - он был другом и единомышленником Пейтера - человека, поставившего во главу мироздания чувственную красоту. Оставаясь эстетом до мозга костей, в "Портрете Дориана Грея" он навеки проклял эстетизм и отрекся от него. Просиживая ночи напролет на крыльце знаменитой красавицы Лили Лэнгтри лишь для того, чтобы хоть несколько секунд лицезреть ее, возвращающуюся домой из поздних гостей, он влюблялся в мужчин и боготворил красоту в теле прекрасного юноши. В "De profundis" - эссе, написанном Уайльдом в тюрьме, - автор сначала предстает в личине кающегося грешника, а затем внезапно и совершенно неуловимо для читателя перевоплощается в невинного мученика, ликующего в собственной правоте. "Истина в искусстве отличается тем, что обратное ей тоже верно", - провозгласил Уайльд в эссе "Истина масок".

По мнению Эллмана, именно эта черта - "склонность к внезапному принятию истины, противоположной некой исходной истине, с которой все готовы согласиться, и столь же правдоподобной, как она", - черта, в любом другом ставшая бы слабостью, для Оскара Уайльда оказалась залогом величия. Именно склонность к парадоксам, считает Эллман, - это определяющая черта Уайльда, а его произведения суть "плоды не доктрин, а споров между доктринами".

Подобный дискурсивный подход к личности и творчеству Оскара Уайльда позволяет Эллману избежать порока, присущего многим биографам писателя, неизменно пытающимся расчленить своего героя и, порубив на порционные куски, изучить их в отдельности, несмотря на неизбежно возникающие и совершенно не разрешимые при таком способе исследования внутренние противоречия (к такого рода сочинениям относится, например, книга Жака де Лангланда, в которой главным объектом исследования становится гомосексуальная составляющая личности Уайльда).

Впрочем, выверенностью метода достоинства книги Эллмана далеко не исчерпываются. Восхищение вызывает сочетание трех качеств, совпадение которых в рамках одного произведения является в известной мере феноменом, а именно: скрупулезной тщательности при работе с фактами, концептуальности и - несмотря ни на что - увлекательности. Композиция книги настолько хороша, что весь неимоверно сложный в добывании и неизбежно скучный для читателя "биографический мусор", вроде экзаменационных оценок героя или его переписки с маргинальными лицами, о которых зачастую и известно-то лишь, что к ним когда-то писал Оскар Уайльд, - словом, весь этот тяжеловесный материал, рассчитанный на специалистов, воспринимается на едином дыхании и удивительно гладко ложится в рамки авторской концепции. При этом, что тоже редкий случай, концептуальность книги нигде не проявляется в явном насилии над фактами, замалчивании одних или выпячивании других.

Книга полна прелестных и зачастую малоизвестных цитат из самого Оскара Уайльда, а также из его многочисленных знакомых. Возможно, именно тщательный отбор этих "bon mots" и делает биографию таким занимательным чтением. Забавные фразы, вроде определения "Баллады Редингской тюрьмы" как попытки "перекиплинговать Хенли", безусловно, были вплетены автором в тугую фактографическую ткань с целью сделать ее менее плотной и более проходимой. Этой же цели, очевидно, служат очаровательные маленькие анекдоты из жизни Уайльда, вроде эпизода на экзамене по богословию, где в ответ на предложение преподавателя прервать разбор фрагмента Нового Завета, посвященного истории апостола Павла, юный эстет отозвался: "Тсс, тсс, давайте продолжим, надо же узнать, что все-таки приключилось с этим несчастным". Тем не менее все подобные вставки смотрятся совершенно органично, и нет ни одного места, где автора можно было бы упрекнуть в излишней склонности к развлекательности в ущерб композиционной стройности.

Напротив, именно такое чередование интеллектуализма и массовости, заключенное в совершенную концептуальную оболочку, приближает биографию "святого негодника Оскара Оксфордского, мученика и поэта" к творчеству самого Уайльда, делая ее похожей на книгу, которую тот смог бы создать, если бы жил в наши дни и вдруг задался целью написать чью-то биографию. Литературоведа Ричарда Эллмана, например.