Андрей Кротков Станислав Рассадин. Книга прощаний. - М.: Текст, 2004, 430 с.
"Воспоминания о друзьях и не только о них". Многообещающий подзаголовок книги Станислава Рассадина сулит читателю встречу с целой эпохой. Которая, несмотря на почти полувековую удаленность в прошлое, остается странно влиятельной. Почему странно? Да потому что у нас принято: нет человека - нет проблемы. А здесь большинства человеков уже нет, однако проблемы остались.
Брюсов мечтал оставить в истории русской литературы одну строчку. Станислав Рассадин придумал слово-саженец, от которого семенами и отпрысками пошел целый лес. Статья "Шестидесятники", опубликованная журналом "Юность" в 1960 году, дала содержание и направление полемике, не остывающей по сей день.
Чем дальше в лес, тем больше дров и толще партизаны. Литературная ситуация СССР 1950-1980-х годов с точки зрения западного здравого смысла (нам несвойственного) была похожа на абсурд. С нашей точки зрения (точки зрения включенных наблюдателей) она была такой, какой только и могла быть, то есть совершенно нормальной. Шли поиски подтекстов в создаваемых текстах. Производился учет партийно-политического контекста, окружавшего писателей. Было хорошо, если на ночной стук пишущей машинки соседи реагировали только стуком в стену - могли стукнуть и по башке, и "куда надо".
Но в том-то и дело, что ни один уважающий себя нормальный человек ни за что не согласится признать прожитую жизнь абсурдом, а все затраченные усилия и невосстановимую нервную ткань - сизифовым трудом. Станислав Рассадин необсуждаемо прав в центральной посылке своих воспоминаний: была послана ТАКАЯ жизнь в ТАКУЮ эпоху и ее надо было прожить - за невозможностью выбрать другую.
"Книга прощаний" - сильный аргумент против сторонников тотальной зачистки прошлого. Аргумент против тех, кто употребляет слово "шестидесятник" как синоним слова "приспособленец". Доказательное опровержение мифа, согласно которому дом "новой словесности" надо воздвигать на голой бетонированной площадке, потому что все, что было прежде, - плывун и "отстой". Время от подъема флага на здании Рейхстага до спуска флага на здании Сената означено в литературе именами не только Кочетова, Софронова, Бубеннова, Шевцова и Кожевникова. Другие люди с другими именами делали все от них зависящее, чтобы преодолеть учиненный советской властью разрыв литературной традиции. Удавалось им это с разной степенью успешности. Но их общая заслуга в том, что они работали "за" - вопреки совписовскому обыкновению работать "против".
О субъективности. Всякие воспоминания субъективны. Некоторые субъективны до такой степени, что кажется, будто мемуарист пишет не пером, а осиновым колом.
Рассадин не раздает оценки и не выносит приговоры. Он всегда извинителен, постоянно оговаривает возможные неточности, бесстрашно вспоминает собственные проколы и неудачи. С горечью повествует, как ситуация середины 1960-х заставила его перейти на параллельные главному пути рельсы историка литературы и филолога. Что ж, если на этом пути созданы такие книги, как "Русские" (1995), "Русская литература: От Фонвизина до Бродского" (2001), "Самоубийцы: Повесть о том, как мы жили и что читали" (2002), то стрелочника винить не стоит - состав не пошел в тупик.
