Стихи и мечты Ивана Поповски

У новой работы Ивана Поповски, которую можно посмотреть в бывшем кинотеатре "Спорт", где с недавнего времени обитает Театр музыки и поэзии Елены Камбуровой, - претенциозное название и не менее претенциозный подзаголовок. "Р.S. Грезы┘ Концерт-фантазия". Коктейль из точек, многоточия и словосочетания, будто списанного с программок начала прошлого века, когда ради красоты созвучий легко жертвовали представлениями о хорошем вкусе. Но дурным ожиданиям мешает имя автора этой затеи: за три "позиции" - постановку, пространство и пластику - отвечает Иван Поповски.

Все предшествующее (упоминание, например, что программа составлена из песен Роберта Шумана и Франца Шуберта) и все последующее (список тех, кто поет, и тех, которые играют, - исполнителей и их музыкальных инструментов) свидетельствуют о музыкальном характере представления. То есть в пользу концерта.

Впрочем, совсем уже в конце - указание "продолжительности спектакля" (но пугающая точность вновь отсылает к пластинкам и прочим "носителям" - 78 минут).

Характер ожидаемого, а потом и увиденного располагает к мыслям о других схожих опытах. В кино, например, - Этторе Сколы, который в фильме "Бал" безо всяких слов, в танце и музыке "рассказывает" несколько десятилетий французской истории. В театре - Кристофа Марталера, обратившегося к патриотическим песням немецкого народа в спектакле "Убей европейца!", где нет других слов, кроме слов песен. Поповски последовал той же дорогой, но его уход от театра, от простого произнесения слов не более чем иллюзия: как в греческом мифе - чем сильнее стараешься уйти от полученного предсказания, тем скорее и неизбежнее судьба настигает тебя.

Устраняясь от театра в область "чистого пения", Поповски приходит к театру, свободному от сиюминутных наслоений. Чем настойчивее он отказывается от театральной игры, тем чище оказывается театр, к которому удается пробиться. Имея перед глазами итог, можно сказать, что уход от театра предпринимается ради приближения к театру, который другими, известными ключами было не открыть.

Для Поповски, который работает подолгу, с известной обстоятельностью и основательностью, выпуская в год один-два спектакля (этим отличаясь от своих сверстников, пришедших в профессию двумя-тремя годами позже и пекущих премьеры, как блины), этот опыт особенно любопытен.

Он говорит, что называет "Грезы" не спектаклем, а концертом, потому что имел дело с певицами, а не актрисами. Но работают они, как настоящие актрисы, и выполняют актерские задания. Не имея сил, а может, и желания добиться полнозвучия в драматической игре, он ищет и находит многозвучие в музыкальном исполнении.

Поповски оговаривает отличия своей работы от обычного спектакля, хотя в этой работе куда больше сходств со спектаклями, которые он успел поставить.

В то время как театр семимильными шагами идет навстречу жизни, увлекается документальными формами, Поповски, наоборот, бежит от "доков" и сленга жизни в стихи. Опять же сам объясняет это увлечение просто: я беру стихи, чтобы не говорить в театре, как в жизни. Песни - те же стихи, которым Поповски из раза в раз отдает предпочтение перед прозой жизни. Он ведь и начинал с цветаевского "Приключения", после чего, как хорошо известно, были "Балаганчик", "Капитанская дочка" Пушкина, куда постановщик вплел "Пугачева" Сергея Есенина, и совсем уже недавняя "Отравленная туника" в "Мастерской Петра Фоменко".

Пение - шаг в уже выбранном направлении, в сторону от повседневной речи (тут можно сказать, что его спектакль мог бы называться равно и "после сказанного", а не "постскриптум" - "после написанного"). Еще один шаг в сторону "самоограничения", о чем Поповски успел сказать в недавнем интервью: "В поэтическом спектакле режиссер и актеры ограничены размером стиха, строкой, дыханием. Мне нравится, когда есть такие ограничения, в которые нужно вписываться. В музыке их еще больше. Я не хотел "давить" на драматическую сторону, боясь, что появится претензия, ожидания с каждой следующей песней".

Для тех, кому интересно, - мир вещей, важных для театрального погружения: еще в фойе на комодах и столиках разложены старые пластинки в старых конвертах, вводящие "в курс" чужой жизни и уводящие от актуальных размышлений и аллюзий. Четыре певицы - четыре типа чужой, выбеленной, отлакированной красоты: Ирина Евдокимова, похожая на Дитрих, белокурая бестия Елена Веремеенко, Елена Пронина и Анна Комова. Четыре парки и четыре ведьмы, в любую минуту готовые взять в руки инициативу, такие, что могут вести вперед не только невинный сюжетец "Форели" Шуберта-Шубарта, игривый и безопасный, но и целый миф, громоздкий, лишенный гуманистических иллюзий и рефлексии, древний и жестокий. Стальные дивы. Стальным - белым - блеском отливают их белые платья.

Даже в лирических песнях им удается передать напряжение подспудной мысли, нервы вздыблены, как мускулы или вены. Даже в детских песенках чувствуется германский дух.

В костюмах, в самой манере двигаться и вовремя повернуться тем или иным боком, в статуарности поз чувствуется умелая игра с 30-ми, 40-ми и более поздними, но так же далекими 50-60-ми годами.

Не в обиду постановщику, получилось очень европейское зрелище, уместное на любом театральном фестивале. Музыка, понятная безо всяких слов, и песни, многие из которых знакомы с детства. Впрочем, Поповски настаивает на том, что знакомство это - из разряда кажимостей: чужое слово вдруг пробивается сквозь языковой барьер. И агрессией или, напротив, лирическим созвучием трогает, открывая новый смысл.