Эх, путь-дорожка

Каждый год фестиваль «Декабрьские вечера» в ГМИИ им. Пушкина – один из лучших наших фестивалей камерной музыки – сопровождается выставкой. Она так или иначе связана с главной темой самого фестиваля. Среди выставок прежних лет была, например, связанная с Марселем Прустом.

В этом году все строится вокруг образа дороги, даже «Зимний путь» Шуберта попал в программу «Декабрьских вечеров». А экспозиция «Перед распутьями земными┘» посвящена соответственно образу пути в европейском искусстве XVII–XX веков.

Пестрая, надо сказать, получилась выставка. Работы в большинстве своем хорошие, порой хрестоматийные, порой малоизвестные, происходящие из запасников самого музея, ставших основой всей экспозиции. Здесь и голландцы золотой поры, и прибывший из Дрездена «Астроном» Доменика Фетти, и наши реалисты, и авангард 20-х, и советская классика┘. Так, на одном этаже соседствуют Ван Гог и Малевич, Иванов и Анри Руссо. Сочетание, близкое к эклектизму, к тому же с вкраплениями авторов, совсем уж неожиданных в стенах ГМИИ – вроде представителей мало кому известного современного искусства, таких как Марина Бурганова (сама фамилия, впрочем, на слуху в кругах, приближенных к московскому мэру). Но концепция выставки, сводящаяся к теме «Человек в пути», выдержит и не такое. Поскольку путь может трактоваться и как понятие формальное (дорога сама по себе), и как явление метафизическое, как путешествие во внутреннюю Монголию, простора и поводов для ассоциаций немерено. Некоторые решения безусловны, как этюд к репинским «Бурлакам на Волге» (из которого могла бы вырасти отдельная большая выставка). Некоторые вызывают вопросы, как «утопический уголок», представленный «Новой Москвой» Пименова, «Скачет красная конница» Малевича и кустодиевским «Большевиком».

Поначалу кажется, что просто слишком мало места, недостаточно работ для такой бесконечной темы. Но потом понимаешь, что работ, может быть, и слишком много. Что хватило бы двух висящих друг напротив друга. Это «Аллея в Миддлхарнисе» Мейндерта Хоббемы из Лондонской национальной галереи и «Владимирка» Левитана из Третьяковки. Вот где и начало выставки, и ее конец, концепция и поэзия, утопия и проистекающие из нее реки реального ужаса. Если Хоббема (1638–1709) выглядит сегодня идиллией, способной приручить воображение, чтобы отправить его по царящей на полотне аллее в неведомые дали, то Левитан с его главной для ссыльных дорогой вызывает массу воспоминаний. Не всегда эти воспоминания подернуты дымком патины, хотя и профиль Ходорковского являться в них не обязан. Но именно в диалоге этих двух полотен – одного из кажущегося сегодня изысканным и изнеженным голландского XVII века (тоже, конечно, сказка), другого из близящейся к закату неловкой в своих жестах империи – и чувствуешь то, ради чего ходишь на выставки. Что заставляет рассматривать холст и нанесенное на него масло как нечто большее, чем просто холст и масло.

В этом диалоге так много содержания и возможностей, связанных с памятью, ее склонностью к иллюзиям и безнадежной борьбой со временем, что кажется – хватило бы и двух работ.

Но как толпа порой лишь подчеркивает всю значимость милого тебе лица, так иногда количество картин на выставке оказывается необходимым, чтобы оценить по достоинству разговор между собою двух из них.