Он работал волшебником

Владимир Трошин был символом хорошего вкуса.
Фото ИТАР-ТАСС

Однажды композитор Эдуард Колмановский уговорил Владимира Трошина, молодого артиста МХАТа, спеть на концерте песню шута из «Двенадцатой ночи». До этого на эстраде актер никогда не пел. Поддался уговорам, спел. И вдруг все, и он в том числе, поняли, что вот оно, призвание, – не актерская стезя, не театр, не кино, а эстрада. Песни. Такие песни, под которые не грех достать платочек из кармана.

У Трошина, наверное, было чутье. Случайно, краем уха, он услышал, как напевал Соловьев-Седой только-только написанные «Подмосковные вечера». Вроде ничего особенного. Песня как песня, лирическая, таких в принципе немало было тогда на советской эстраде. И еще неизвестно, как сложилась бы судьба, возможно, самой известной советской песни, если бы не «подхватил» ее тогда Владимир Константинович.

Его фирменным знаком была не просто задушевность. Эта самая задушевность рождалась из необыкновенно бережного отношения артиста к песням. Он, выросший в рабочем поселке на Урале, где пение хором, под гармошку, балалайку или просто так считалось обязательным атрибутом любого праздника, любой встречи, понимал, что от него ждут не просто красивого пения. От него ждали маленького – как бы сейчас выразились – шоу, крохотного спектакля, где есть сюжет, мелодия, рассказчик и настроение. Трошин разыгрывал эти спектакли, никогда не забывая, что главный – не он. Главная – песня. Он так ее берег, эту песню, всякую, за какую только ни брался, что даже не пел никогда с оркестром. Только под фортепиано.

Он пел «Тишину» и «Журавленка», «На безымянной высоте» и «Я работаю волшебником». Владимир Трошин был символом хорошего вкуса и душевного покоя. Люди всегда спешат, и не всегда есть возможность самому, без посторонней помощи, настроиться на волну человечности и понимания. Владимир Константинович всегда готов был оказать эту помощь. Он работал волшебником.

Он очень переживал, когда любимая эстрада стала прибежищем громкой и глупой попсы. Он не верил, что еще когда-нибудь понадобится его спокойный умный голос. Трошин был почти прав – из эстрады уходит истинная задушевность, уступая место выдавленным слезам и разыгранным страстям. Но голос Трошина остался, и живо поколение, которому он напел столько хорошего. «НГ»