Зигмунд Сатмари: "Я тайно посещал уроки Штокхаузена"

Фото предоставлено организаторами концерта

27 ноября в Москве выступит мэтр европейской органной школы Зигмунд Сатмари. Ученик Штокхаузена и Лигети, пропагандист современной музыки, обладатель множества международных наград, на историческом органе собора свв. Петра и Павла он представит классическую программу, в которую вошли сочинения Баха, Букстехуде и Листа, а также собственное сочинение под названием «Mixtur». Накануне концерта Зигмунд САТМАРИ дал интервью музыкальному критику Наталии СУРНИНОЙ - специально для "Независимой газеты".

– На протяжении нескольких столетий профессии органиста и композитора были тесно связаны — кто на органе играл, тот для него и сочинял, и наоборот, — но в ХХ веке эта традиция заметно угасла. В каком качестве вы начинали свой творческий путь?

– Мой папа был скрипачом, мама играла на рояле, я начал заниматься на этих инструментах, но скрипка была быстро заброшена. Среди наших родственников были церковные органисты, и лет в десять я стал помощником одного из них — меня позвали качать органные меха. Постепенно я начал заниматься игрой на органе, а вскоре мне стали разрешать немного поиграть перед мессой. К пятнадцати годам я уже серьезно занимался, и штатный органист церкви, который был очень доволен моими успехами, предложил мне обслуживать вечерние мессы. Так я стал играть постоянно. И вот однажды после службы ко мне подошла жена органиста, она разыскивала мужа. Я ответил, что не знаю, где он, и рассказал, что уже полгода заменяю его по выходным. Оказалось, мой старший напарник говорил дома, что идет на службу, а сам отправлялся к своей подружке!

В четырнадцать лет я начал сочинять, в девятнадцать поступил в Музыкальную академию Ференца Листа в Будапеште как органист, но продолжал заниматься композицией. Венгрия входила в число стран соцлагеря, и контактировать с Западной Европой было непросто. Однако после окончания Академии, преодолев немало сложностей, мне удалось перебраться во Франкфурт, где я поступил в Высшую школу музыки в органный класс Хельмута Вальхи, известного специалиста в области музыки барокко. Под его руководством я изучал в основном сочинения Баха и Букстехуде, Вальха ничего не хотел слышать про современную музыку, которая к тому времени очень меня интересовала. Поэтому я поехал в Кёльн, чтобы заниматься композицией у Штокхаузена и Кагеля. Но Вальха поставил меня перед выбором: или я учусь у него, или занимаюсь новой музыкой — одно из двух. Конечно, я сказал, что остаюсь в его классе, но продолжал тайно посещать уроки Штокхаузена.

– Вы учились у Карлхайнца Штокхаузена и Дьёрдя Лигети, знаковых композиторов второй половины ХХ века. Чем они вам запомнились — как учителя и как люди? Говорят, Штокхаузен никогда не занимался с учениками их произведениями, а только рассказывал о своих.

– О да, Штокхаузен был деспотом. Его занятия всегда заключались в том, что он подробно разбирал свои сочинения, для него существовал только он сам и больше никого. Моя встреча с Лигети произошла на курсах современной музыки в Дармштадте. Ему тогда было чуть больше сорока, и он еще не был так знаменит и уважаем, как впоследствии. Я сразу ему понравился, и в тот момент он очень меня поддержал: я был совсем без денег, и плохо представлял, как жить дальше; тогда в конце летнего курса Лигети отдал мне весь свой преподавательский гонорар — 1000 марок. С того дня я стал бережнее относиться к деньгам и экономить. Три года я копил, чтоб отдать Лигети долг, а когда, наконец, перевел ему всю сумму, Дьёрдь позвонил мне и сказал: «Что это за деньги? Не помню, чтобы я одалживал тебе». Он был очень великодушным человеком. Лигети стал для меня не столько педагогом, сколько другом, и часто показывал мне свои сочинения. Он был очень высокообразованным человеком, прекрасно разбирался не только в современной музыке, но и в старинной, написал учебник классической гармонии, блестяще знал литературу и живопись.

– Вы много играете и пропагандируете музыку ХХ века. Как вы думаете, почему орган по-прежнему остается привлекательным для композиторов?

– На самом деле, орган не очень популярен у современных авторов. У Стравинского, Бартока, Штокхаузена, Ноно и многих других крупных композиторов ХХ нет органных сочинений. Отец Хельмута Лахенмана был священником и все, что связано с органом, стало для композитора закрытой темой. Именно из-за тесной связи этого инструмента с церковным обиходом некоторые сознательно отказываются для него писать.

– Но только вы лично сыграли более ста премьер органных произведений.

– Да, число значительное, но оно складывалось постепенно. Шаг за шагом я собирал сочинения со всех уголков света, среди авторов много не самых известных имен, но все это очень хорошая музыка. Нередко композиторы сами приносят или присылают мне свои пьесы: я ведь тоже сочиняю и знаю, насколько важно, чтобы твои произведения звучали. Таким образом, в течение многих лет мы вместе стараемся открывать слушателям мир современной органной музыки. Знаете, сейчас очень популярно аутентичное направление: исполнители играют старинную музыку, уделяя большое внимание деталям, стараясь добиться исторически и стилистически верной манеры. Но почему-то мало кто обращается к современным композиторам, которые могут лично все рассказать и объяснить — и не надо ничего выдумывать! По-моему, это глупо.

– Однако в Москву вы привезли классическую программу, составленную из произведений Баха, Букстехуде, Листа. В ней лишь одно современное сочинение, ваше собственное.

– Это объясняется сугубо практическими причинами: у меня слишком мало времени, чтобы познакомиться с инструментом и сделать регистровку. Да и сам орган собора святых Петра и Павла не очень приспособлен для исполнения современной музыки, а вот для произведений барокко и романтизма подходит идеально. Это великолепный романтический инструмент 1898 года, он звучит фантастически. Но если вы организуете концерт авангардной музыки, я с удовольствием подготовлю программу из сочинений современных композиторов.

– А есть ли среди ваших коллег те, кто считают, что вся лучшая органная музыка написана в позапрошлом веке, что после Баха и романтиков незачем сочинять и исполнять что-то новое?

– Тут все неоднозначно. Многие исполнители считают, что органная музыка закончилась на Оливье Мессиане, да и среди студентов, к сожалению, мало тех, кто интересуется новыми сочинениями. Проблема заключается еще и в том, что часто в учебном курсе мы успеваем пройти только композиторов барокко и романтизма, а на современных просто не остается времени. Впрочем, я сам стараюсь не слишком пугать публику музыкой авангардистов, а, как правило, составляю программу из классики с вкраплениями отдельных произведений современных авторов. Но важно хотя бы по чуть-чуть приучать слушателей к новой музыке.

– Российская органная школа еще очень молода, в ней нет вековых европейских традиций, но в последние десятилетия она активно развивается. Как воспринимают ее в Европе?

– До 1950-х годов советская органная школа была на периферии, но в 70-80-е годы, когда стали возможны более тесные контакты с Западом, начался ее подъем. Российские музыканты начали перенимать аутентичную манеру исполнения, разбираться в стилях, особенностях регистровки и прочих важных деталях. Сейчас российская органная школа принадлежит к числу лучших.

– Вы приехали в Москву как член жюри Первого Международного конкурса органистов имени В. Ф. Одоевского. Уже прошли прослушивания первого тура. Как вы оцениваете уровень участников?

– Я хочу отметить не только очень высокий уровень конкурсантов, но и прекрасную организацию. Конечно, после первого тура сложно сказать что-то определенное, потому что пока участники исполняли лишь музыку Баха и Букстехуде. Впереди еще много испытаний, встреча с разными органами, но уже сейчас ясно, что конкурс сильный. Особенно радует, что много юных исполнителей из разных регионов России, которые выступают очень профессионально.