Виктор Александров
Маэстро представил в Москве сочинения латиноамериканских композиторов.
Фото Александра Курова представлено пресс-службой фестиваля
В Москве завершился XV Международный фестиваль Мстислава Ростроповича. На его закрытии выступил Большой симфонический оркестр имени П.И. Чайковского под управлением перуанского дирижера Дэвида дель ПИНО КЛИНГЕ. Главный приглашенный дирижер и художественный руководитель Национального симфонического оркестра Чили, художественный руководитель симфонических оркестров Мендосы и Росарио (Аргентина) и оркестра Университета Сантьяго (Чили), главный приглашенный дирижер Филармонического оркестра Монтевидео и Симфонического оркестра Каракаса Дэвид дель Пино Клинге (Перу) в этом сезоне отмечает 50-летие своей дирижерской карьеры. В беседе с музыкальным журналистом Виктором АЛЕКСАНДРОВЫМ маэстро затронул немало вопросов о дирижерском ремесле, в том числе о том, как эта уникальная профессия сочетается с композиторским амплуа, и о роли дирижера в оркестрах Старого и Нового Света.
– Дэвид, профессия дирижера на ваш взгляд сегодня претерпевает какие-то изменения?
– Да, я полагаю, что изменения есть, но не в музыкальных нюансах и не в подходе к музыке. Все великие композиторы очень ясно излагают в своих произведениях собственные идеи. Сами произведения не изменились, а значит, и подход к ним не должен меняться. Но вот положение дирижера в общественной среде меняется. Все чаще встречаются дирижеры, которые летают туда-сюда и не проживают музыку по-настоящему. Я всегда говорю, что это все равно, что немного полить растение, а потом уйти, не дав ему по-настоящему вырасти. Но это не вина дирижеров. Все дело обстоит в укладе жизни. В этом виноваты охватившие мир кризисы – политические, климатические, революции, перевороты. Все это влияет на музыку в целом, но особенно на дирижера, потому что он всегда лидер, а лидеры не могут сильно отличаться от того общества, в котором живут. Наконец, в мире, где положение демократии нестабильно, дирижеры должны занимать определенную позицию: или вы поддерживаете идею демократической работы, позволяя каждому участвовать и выслушивая все вопросы и комментарии, или становитесь дирижером старого формата. Уверен, что эта последняя позиция нанесет вред музыке.
– Чего вы ожидаете от публики, которая приходит на ваши концерты?
– Прежде всего, чтобы они возвращались домой счастливыми и переполненными самыми добрыми чувствами. Это не всегда возможно, так как, если вы слушаете драматичные произведения – такие как, например, «Смерть и просветление» Рихарда Штрауса или Шестую «Патетическую» симфонию Петра Чайковского, вы придете домой с глубоким чувством смирения. Музыка пробуждает в нас такие чувства. Люди не пожалеют о потраченном времени и снова захотят попасть в концертный зал.
– Есть ли оркестры в мире, где работа строится скорее на сотрудничестве, чем на диктаторской модели?
– Дирижер – это очень странная профессия, потому что в ней нет демократии. Вы же не можете каждую минуту спрашивать у ста человек, чего они хотят, piano или forte, продлить ноту или сыграть ее быстро. Так что в работе дирижера есть элемент диктатуры, и это невозможно отменить. Но, с другой стороны, вы можете быть очень открыты к сотрудничеству с оркестром. Например, интересоваться мнением оркестрантов о том, какие произведения следует исполнять в следующем сезоне, как улучшить работу с оркестром. Я говорю о главном дирижере, художественном руководителе. У приглашенного дирижера возможностей немного, потому что он работает с оркестром всего лишь неделю. И если оркестр чувствует, что вы уважаете его мнение и считаетесь с ним как с группой профессионалов, то итоговый музыкальный результат будет намного выше.
– Что отличает латиноамериканские оркестры от оркестров Старого Света и азиатского региона?
– Оркестр – это зеркало общества. В нем играют много человек: молодежь, старики, католики, православные, протестанты, атеисты, люди разных политических взглядов. Это, например, ощущается в Бразилии, с которой я очень хорошо знаком. Оркестры там всегда полны радости, готовы танцевать, много пьют кофе в перерывах. Все они такие, потому что это лицо бразильского общества. Если вам кажется, что в Чили оркестры в перерывах между репетициями более серьезны или они так сильно не вовлечены в политику и более дисциплинированы, то это лишь потому, что эти черты свойственны самому чилийскому обществу. Сегодняшняя Аргентина очень напоминает итальянскую среду. То же самое касается Европы. Немецкие оркестры – подлинный образец дисциплины и сосредоточенности. Но вам придется поработать, чтобы заставить их проявить свою магию. Русские оркестры во многих отношениях больше похожи на латиноамериканские, несмотря на то что культурные корни и язык совершенно разные. В Великобритании оркестры привыкли работать по системе трех репетиций, готовя идеальные программы. Англичане работают очень эффективно. Они не теряют времени даром. Так что, я считаю, оркестры различаются в зависимости от общества, в котором они живут и работают.
– Существует ли демократия в латиноамериканских оркестрах?
– Да, особенно в Аргентине. Там оркестры очень влиятельны и без опасений выражают свое мнение. Музыканты готовы протестовать против того, что им не нравится. Они многого не приемлют. Но диктаторская часть дирижерской профессии, которая проявляется на репетициях, одинакова и в Китае, и в России, и в Латинской Америке. Во время продолжительных репетиций в Аргентине оркестр никогда не совершит революцию. Музыканты прекрасно понимают, что это их работа. Но после репетиции они готовы смело высказывать свои мысли, требуют изменений, протестуют и так далее. Это происходит не во всех американских оркестрах, но в Аргентине такое случается. В Чили и Перу оркестры с большей готовностью принимают то, что им говорит руководство.
– В новом сезоне вы отмечаете 50-летие своей дирижерской карьеры. Как вы считаете, дирижирование – это профессия второй половины жизни?
– За последние 20 лет я действительно стал лучше дирижировать. Мне стало понятно, как добиться большего художественного результата, потратив меньше усилий. Я прекрасно понимаю, как убедить оркестр, используя меньше слов, как объясняться при помощи языка тела и жестов, прикладывая как можно меньше усилий. Но это вопрос опыта, учишься все время. В моей семье есть музыкальные корни: мать была немкой и очень талантливой пианисткой. Она обучала нас с моей сестрой математике, естественным наукам, языку и литературе. В три с половиной года я уже прекрасно читал и постепенно начал заниматься на скрипке и фортепиано. А дирижированием увлекся в 17 лет. Если у тебя нет таланта, ты не сможешь сделать карьеру дирижера. Сейчас мне 67, и я серьезно подумываю о том, чтобы завершить свою карьеру через год или два. И не потому, что не люблю свою профессию. Пятьдесят лет в ней я провел очень интенсивно – как исполнитель, педагог, организатор и руководитель оркестров. Возможно, я никогда не перестану дирижировать, но это не будет моим основным занятием, просто хочу посвятить себя больше моей семье и заботе о внуках. Я восхищаюсь дирижерским искусством Гюнтера Ванда и Жоржа Претра. Последний дирижировал до самой своей кончины. Но в 90, чтобы выступать на таком высоком уровне, необходимо быть максимально сосредоточенным и заботиться о своем здоровье. Я не думаю, что даже в свои 80 смогу еще дирижировать.
– Чем вам запомнился Леонард Бернстайн? Какое значение он оказал на американскую музыкальную культуру?
– Я проходил у него курс обучения. В 1967-м выиграл конкурс Тосканини в Италии, а победителей этого состязания пригласили на встречу с Леонардом Бернстайном на Шлезвиг-Гольштейнском фестивале в Германии. Бернстайн всегда был одним из моих идолов. Этот великий музыкант был продолжателем многолетней традиции композиторов-дирижеров. А она восходит еще к Феликсу Мендельсону, который стал родоначальником этой двойной профессии. После него эту эстафету приняли Гектор Берлиоз и Рихард Штраус. Правда, последний мне никогда не казался великим дирижером в отличие от его потрясающего композиторского дара. Густав Малер каждый раз показывал миру, что очень любит эту профессию. Бернстайн также демонстрировал свою страсть к дирижированию. Все они были композиторами. Кто пришел после Ленни? Француз Пьер Булез. Опять же, великий композитор. Но как дирижер он мне никогда особо не нравился. Такой же случай, как со Штраусом – оба гениальные композиторы, находятся в одном ряду. И, кстати, все трое были главными дирижерами Нью-Йоркского филармонического оркестра: Малер, Бернстайн и Булез. Леонард Бернстайн был человек безмерным. Я никогда не копировал его, но очень им восхищаюсь – как педагогом, как исполнителем и как композитором, конечно, тоже. А также как дирижером нового типа, который сделал эту профессию доступной для всех. Кто не знал Бернстайна в 70-е или 80-е годы? О нем слышали даже люди, которые никогда не ходили на концерты. Потому что он не исчезал со страниц газет, повсюду звучали его записи. И это было полезно для музыкальной жизни.
– Маэстро, вы уже давно сотрудничаете с гитаристом Себастьяном Монтесом. Что привлекает вас в этом музыканте и как классическая гитара вписывается в ваши концертные программы?
– Я очень люблю аккомпанировать. Легендарным дирижерам прошлого: Герберту фон Караяну и Серджиу Челибидаке, например, это совсем не нравилось. Они, конечно, играли множество концертов с разными музыкантами, но всегда принимали только свою дирижерскую версию. С Себастьяном Монтесом мы познакомились давно, когда записывали наш первый диск с полным собранием гитарных концертов Хоакина Родриго. Вместе мы выступали в Перу, Германии и Аргентине. И вот сейчас, наконец, в России. На мой взгляд, это очень серьезный музыкант, прекрасный преподаватель, звучание гитары у него очень глубокое и индивидуальное.
– Расскажите, пожалуйста, немного об американской новой музыке. Вы записали более 100 симфонических произведений современных композиторов стран Латинской Америки.
– С Национальным оркестром Чили мы сыграли как минимум 40 или 50 премьер. В Аргентине и Чили существует мощное композиторское движение. И я с гордостью могу сказать, что являюсь одним из его организаторов. Ведь, когда национальный оркестр не играет современную музыку, профессия композитора умирает. Им остается сочинять только камерные произведения. Поэтому, помощь композиторам была очень необходима. Я часто старался открывать им путь к сотрудничеству с симфоническими оркестрами. Не все произведения были удачные, а некоторые заняли достойное место в современном репертуаре. Я всегда с предвкушением жду новую музыку. Иногда поражает ее оригинальность. Но я не думаю, что больше, чем 10% репертуара XX-XXI веков будет исполняться снова. Конечно, есть фестивали современной музыки и там своя подготовленная публика. Поэтому необходим баланс между этой музыкой и той, которую публика всегда хочет слышать. Концертная жизнь немыслима сегодня без Бартока, Прокофьева, Стравинского, Равеля, Шостаковича, ну и конечно, латиноамериканских композиторов: Копланда, Айвза, Чавеса, Вилла-Лобоса, Гершвина, Бернстайна, Пьяццоллы и Хинастеры. Мне было особенно приятно, как Большой симфонический оркестр во время трех репетиций прекрасно освоил испанский и американский репертуар. Меня восхитила работоспособность и энергия музыкантов коллектива Владимира Федосеева.
– Дэвид, какие впечатления оставил у вас фестиваль Мстислава Ростроповича?
– Мстислав Ростропович – великий артист и человек в универсальном смысле этого слова. Он чувствовал себя гражданином мира повсюду. Любая страна была для него еще одним домом, как и люди, которыми он так восхищался. Он особенно ценил и любил молодежь, вкладывал множество финансов в ее будущее. Вот почему был создан фонд, связанный не только с ним, но и с Галиной Вишневской. И это придает особое ощущение глубины, потому что настоящий артист – это тот, кто не только дарит радость публике в тот момент, когда выступает, но и посылает ее грядущим поколениям, когда его уже нет рядом. Это и есть тот самый уникальный случай Галины Вишневской и Мстислава Ростроповича. Молодежи по-прежнему передается энергетика этих великих людей, потому что те образовательные процессы, заложенные ими, очень умно организованы. И как прекрасно, что всем этим сегодня занимается Ольга Ростропович. Она не только руководит фондом, но безмерно любит это дело и полностью всю отдает себя. Ольга Мстиславовна приняла благое дело своих родителей и инвестирует его в будущее. Я был очень рад побывать здесь и увидеть, как это работает.
– Дэвид, а у вас есть какой-то любимый симфонический оркестр?
– Вы знаете, идеальных оркестров не бывает. Но, думаю, что самый лучший – это симфонический оркестр Баварского радио. Для меня этот легендарный коллектив, пожалуй, в чем-то даже превосходящий Берлинский филармонический, Парижский оркестр, Лондонский симфонический оркестр, Лондонский филармонический и Чикагский симфонический оркестры. Конечно, все эти коллективы высшей музыкальной лиги, поэтому, когда я называю один из них, то делаю это осторожно. И если бы мне пришлось выбирать, то в любом случае назвал бы Симфонический оркестр Баварского радио.
