Россия настолько велика, что о ее общем состоянии практически невозможно судить на основании отдельных оценок. Вероятно, единственно верный способ понять российские реалии - это знакомиться с ними постепенно. Естественно, впечатления, которые я получила во время визита в июле 1993 года, оказались не менее ценными, чем все, что мне пришлось читать о России как до того, так и впоследствии.
<...>Мне очень хотелось увидеть собственными глазами, как изменилась Россия после без малого двухлетнего правления Бориса Ельцина и его реформ. На Западе циркулировало такое количество противоречивой информации, что трудно было понять, где правда, а где ложь. Сэр Брайан Фолл, один из лучших британских послов, подготовил программу пребывания, которая охватывала и старое, и новое. Однако даже я не ожидала увидеть такой контраст.
Во второй половине первого дня моего пребывания в Москве (это была среда, 21 июля) мне показали старый торговый центр на одной из окраин города. На прилавках лежали продукты, однако их выбор был очень небольшим, а качество, в том числе и свежей продукции, - низким. Окрестности выглядели так мрачно, как только могли выглядеть творения социалистической архитектуры. Местные жители держались дружелюбно, но получасового общения со всем этим мне было вполне достаточно. Возвращаясь в британское посольство на рабочий ужин, я размышляла о том, что, несмотря на очевидное отсутствие дефицита, явные признаки реформы тоже отсутствовали. Я ожидала большего; большего, по словам собравшихся за столом экспертов, ожидали и большинство россиян.
Ранним утром следующего дня мы с Дэнисом и нашей дочерью Кэрол, взявшейся освещать наш визит в газете Eurореan, отправились самолетом в Нижний Новгород. При коммунистах он назывался Горьким и был закрытым городом, где велись секретные разработки ядерного оружия. Само его существование долгое время скрывалось, насколько это было возможно, от Запада. Экипаж частного британского самолета, которым мы пользовались, вынужден был взять на борт российского штурмана, чтобы тот помог отыскать аэродром, не отмеченный ни на одной из обычных карт.
Было время, когда Нижний Новгород, насколько мне известно, олицетворял совсем другую традицию в российской истории. В 1817 году в городе прошла первая ярмарка, которая быстро приобрела репутацию самой известной в России. Русские, по праву считающиеся самыми изобретательными в мире в том, что касается пословиц и поговорок, говорили, что Москва - сердце России, Санкт-Петербург - ее голова, а Нижний Новгород - карман. С окончанием холодной войны пришел конец и военному бюджету, который обеспечивал рабочие места. "Карман" быстро пустел. Поэтому у населения появились все основания для возврата к предпринимательству - старому способу зарабатывать на жизнь.
Успех предпринимательства в конечном итоге зависит от делового чутья. Однако для создания работоспособного предприятия требуется также определенный опыт и, конечно, соответствующая правовая и финансовая основа. В Лондоне до меня доходили слухи о том, что губернатор области Борис Немцов - человек, понимающий все это и проводящий в жизнь радикальную программу, которую некоторые называют "тэтчеризмом", а я - здравым смыслом. Именно поэтому я и решила посмотреть на это сама, а наше посольство организовало поездку.
Спаситель Нижнего Новгорода оказался очень молодым (ему было немногим больше тридцати), необычайно энергичным, очень привлекательным внешне и наделенным умом и проницательностью. Он блистал ораторским мастерством и бегло говорил по-английски. Физик по образованию, он имел около 60 научных работ. Держался Немцов чрезвычайно уверенно, впрочем, для этого были основания.
И в самом деле, чем больше он рассказывал о реформах (беседа проходила в губернаторской резиденции на территории Нижегородского кремля), тем больше я поражалась. Он объяснил, что, пользуясь властью губернатора, пытается создать реальные условия для развития свободного предпринимательства. В то время как российская Дума все еще сопротивлялась принятию закона о праве на частную собственность, в Нижнем Новгороде действовал местный закон о частной собственности на землю. Земли там, как я могла позже убедиться, были плодородными и хорошо возделанными. Основная трудность заключалась вовсе не в выращивании урожая (Нижний Новгород уже тогда с избытком обеспечивал себя зерном), а в продаже готовой продукции. При коммунистах решения о распределении и сбыте принимались, естественно, партийными бюрократами. После развала системы снабженческо-сбытовые сети, которые при капитализме обычно формируются в течение длительно времени, нужно было создать в один прием на голом месте. Господин Немцов ясно дал понять местным фермерам и оптовым торговцам, что они сами должны прийти на помощь друг другу: у государства не было никаких решений. Вместе с тем он внес существенный вклад в решение проблемы, продав с аукциона целый парк государственных грузовых машин, - когда я в тот же день побывала на одной из приватизированных транспортных фирм, увиденное произвело на меня огромное впечатление, особенно энтузиазм руководителя и персонала.
Для того чтобы ближе познакомиться с населением Нижнего Новгорода и немного размяться, мы с губернатором прошлись пешком по Большой Покровской улице. Все магазины там были частными. Мы останавливались то тут, то там, разговаривали с владельцами магазинов, смотрели, чем они торгуют. Большего контраста с серой монотонностью Москвы невозможно было себе представить. Один магазинчик врезался мне в память. В нем торговали молочными продуктами, а выбор сыров был таким, которого я не видела нигде. Я попробовала несколько сортов, и они мне очень понравились. Оказалось, все сыры произведены в России и стоят значительно дешевле, чем их аналоги в Великобритании. Я не скрывала своего восторга. По всей видимости, я, как истинная дочь бакалейщика, звучала очень убедительно, поскольку, когда мои слова перевели, раздался взрыв аплодисментов, а кто-то даже крикнул: "Тэтчер в президенты!" Серьезным же уроком и для меня, и для моих радушных хозяев, конечно, стал пример этого отдельно взятого частного магазина в российской глубинке, показавший, что сочетание высокого качества местных продуктов, предпринимательского таланта и благоприятного законодательства, а также поддержка честного и знающего политического лидера могут обеспечить процветание и прогресс. Для российских условий не нужно никакой "золотой серединки" или особого регулирования. Тот молочный магазин убедительно доказал, что капитализм работает. Скептики были бы потрясены.
* * *
Я всегда была уверена в том, что коммунистическая система неминуемо рухнет, если Запад сохранит твердость. (Временами, конечно, это "если" казалось очень сомнительным.) Моя уверенность вытекала из того, что коммунизм пытался идти против самого существа человеческой натуры и, следовательно, был несостоятельным. Его стремление нивелировать индивидуальные особенности не давало возможности мобилизовать индивидуальные таланты, что принципиально важно для создания материальных ценностей. Он обеднял не просто души, но само общество. В противостоянии со свободной системой, которая поощряет, а не принуждает людей и, таким образом, находит лучших, коммунизм должен был в конечном счете потерпеть неудачу.
Но когда? Мы не представляли себе, в каком отчаянном состоянии находилась, а на самом деле как близка к полному краху была советская система в 80-е годы. Возможно, это и к лучшему. Если бы кто-нибудь на Западе знал, насколько ограниченны и перенапряжены ресурсы Советского Союза, он вполне мог потерять бдительность. А это было бы чревато последствиями, поскольку СССР оставался военной сверхдержавой еще долго после того, как превратился в политическое и экономическое ископаемое. Я никогда бы не осмелилась предсказывать, что в течение моего десятилетнего пребывания на посту премьер-министра Великобритании страны Центральной и Восточной Европы обретут свободу, не говоря уж о том, что двумя годами позже развалится и сам Советский Союз.
Должна также признаться, что в свое время заблуждалась, как минимум частично, относительно другого важного аспекта, связанного с Советским Союзом, а именно его прочности. Меня никогда не привлекала идея попробовать удержать Советский Союз от распада. Подобные стратегии в любом случае обречены на провал, поскольку мы, на Западе, не располагаем знаниями и средствами, позволяющими реализовать их. Как мною уже неоднократно отмечалось, я находилась в одиночестве, когда возражала против попытки президента Европейской комиссии обеспечить "гарантию" ЕЭС сохранению единства СССР перед лицом движения Прибалтийских республик за отделение.
Однако, как и все остальные, я недооценила принципиальную слабость Советского Союза после начала горбачевских реформ. Некоммунистический Советский Союз, а именно это нам хотелось видеть в то время, хотя мы и не говорили об этом прямо, реально не имел шансов на существование, поскольку единственной силой, которая удерживала республики СССР в одном государстве, была Коммунистическая партия.
Советологи с их тонким анализом советского общества ошибались; диссиденты с их упором на роль монолитной партийной идеологии были правы. Коммунизм реально был паразитом, жившим в оболочке государственных институтов. Вот почему эти институты умерли и уже не поддавались оживлению. <...>
По правде говоря, историю России последнего десятилетия нельзя представить как прямой путь к прогрессу или регрессу. Она скорее представляет собой череду изгибов и поворотов, ускорений и остановок, процессов интеграции и дезинтеграции, реформ и реакции, возникающих попеременно, а то и одновременно. Мы должны попытаться понять, что произошло и почему, поскольку только так можно что-то предсказывать, не говоря о том, чтобы влиять на будущие события или управлять ими.
* * *
Ленин внес в создание системы не меньший вклад, чем Маркс. Пространные и порочные теории немцев были безжалостно, с применением насилия реализованы русскими, которые жили в репрессивной атмосфере царизма. <...>
В течение 70 лет эта система довлела над российским народом. <...> Монстр коммунизма понемногу смягчался по мере усиления симптомов склероза. При Хрущеве были признаны ошибки Сталина. При Горбачеве стала оспариваться непогрешимость Ленина. В последние несколько лет существования Советского Союза, когда все острее чувствовался недостаток свободы слова и свободы выбора, г-н Горбачев, что делает ему честь, пошел навстречу требованиям времени.
Периодически возникали разговоры об экономической реформе, однако они никогда ни к чему не приводили. Объяснялось это главным образом тем, что коммунисты - от Ленина до Горбачева - под словом "реформа" понимали лишь повышение эффективности марксистско-ленинской системы, а вовсе не отказ от нее. <...> Ко времени прихода к власти Михаила Горбачева в 1985 году любая попытка реформировать систему была обречена на провал и скорее всего рано или поздно привела бы к ее ликвидации.
Именно это и произошло. Программы гласности и перестройки г-на Горбачева были задуманы как взаимодополняющие, но добиться этого не удалось. Открытость в отношении провалов системы и людей - прошлого и настоящего - тех, на кого возлагалась ответственность, была невиданным проявлением свободы для советских граждан, которым так долго отказывали в возможности говорить правду. О перестройке же обветшавших институтов государства, не говоря уже о замене посредственностей, опиравшихся на них, в действительности не могло идти и речи. Как бы то ни было, основой Советского Союза все еще оставалась Коммунистическая партия (которая, помимо прочего, контролировала военно-промышленный комплекс и аппарат госбезопасности), а партия не могла просто так поступиться тем, что она ценила превыше всего, - властью.
Это объясняет и личную трагедию Михаила Горбачева, которого приветствовал Запад - совершенно справедливо, надо заметить, - но отвергли и осудили соотечественники. Несмотря на все разговоры о необходимости "нового мышления", в конечном итоге он так и не смог воплотить его в жизнь. Оказавшись в 1991 году перед выбором - продолжить движение по пути фундаментальных перемен или вернуться к репрессивному коммунизму, - он дрогнул. Несмотря на периодически возникающие разговоры, я не верю в то, что Михаил Горбачев тайно поддерживал сторонников жесткой линии, временно захвативших власть в июле 1991 года. Вместе с тем он назначал их на руководящие должности. Даже после возвращения в Москву Горбачев продолжал во всеуслышание называть себя коммунистом. Поэтому, невзирая на восхищение его достижениями, понимание ситуации, в которой он оказался, и личные симпатии, я уверена, что приход Бориса Ельцина ему на смену был на пользу России.<...>
В последние годы стало модным высмеивать слабости г-на Ельцина, которые, впрочем, были совершенно реальными. Однако их с лихвой компенсировали удивительная смелость и политическое искусство. Ну а если бы смелость и искусство не подкреплялись еще и типично русской безжалостностью, ему никогда бы не одержать победу над коммунистами, которые хотели вернуть Россию назад в социалистическое прошлое.
Силы Борису Ельцину было не занимать, но бремя истории оказалось непосильным и для него. Привычки, инстинкты и установки, выработанные в условиях советского коммунизма, сделали трансформацию России в "нормальную" страну чрезвычайно трудным делом.
* * *
Оглядываясь назад, понимаешь, что у Запада и МВФ было очень узкое окно для решительных действий. Советский Союз начал вести переговоры с МВФ еще в 1988 году. Двумя годами позже Фонд предоставил свои рекомендации по фундаментальной экономической реформе. Президенту Горбачеву были рекомендованы несколько возможных вариантов реформы, но он слабо разбирался в экономических вопросах и заботился лишь о собственном выживании и сохранении Советского Союза. С начала 1991 года советское руководство практически отказалось от идеи политического и экономического реформирования и встало на курс, завершившийся путчем в августе 1991 года.
Вероятно, в этот начальный период можно было добиться большего. Мне очень хотелось, чтобы Михаил Горбачев получил признание и поддержку. Именно поэтому я, несмотря на трудности, добивалась присоединения Советского Союза/России к странам "большой семерки"*. Я не считала нужным предоставлять "открытые" кредиты, которые ведут лишь к увеличению долга. Мне импонировала идея сэра Алана Уолтерса (моего давнего друга и экономического советника правительства), который настаивал на организации денежного совета с целью укрепления рубля путем привязки его к доллару. Я также полагала, что к реформированию какого-либо из секторов разваливающейся советской системы (в идеале - торговли продовольственными товарами) могут быть привлечены западные компании, обладающие соответствующими знаниями.
Ситуация кардинально улучшилась с приходом к власти Бориса Ельцина, который сразу же объявил о своем намерении осуществить либерализацию российской экономики и привел в правительство на должности министров и советников убежденных реформаторов. С января следующего года были отпущены цены, освобождена внутренняя торговля, введен плавающий курс рубля и предприняты меры по резкому сокращению бюджетного дефицита. Эта столь необходимая программа имела для российского народа очень тяжелые последствия. После того как первоначальный энтузиазм в отношении перемен иссяк, политическое давление на Ельцина и его команду стало неизбежно нарастать. Парламент, в котором большинство принадлежало коммунистам, превратился в центр сопротивления.
В этот момент Западу следовало бы проявить щедрость, но он этого не сделал. Западные политики и банкиры совершенно неправильно истолковали ситуацию, решив, что оформленная экономическая программа важнее политической ситуации. К лету 1992 года президент Ельцин вынужден был отправить в отставку с поста премьер-министра реформатора Егора Гайдара и назначить вместо него представителя промышленных групп Виктора Черномырдина. В это же время на пост председателя Центрального банка России был назначен бывший руководитель советского Центрального банка, немедленно запустивший печатный станок. Только тогда - через семь месяцев после начала осуществления программы реформ и после отставки истинных реформаторов - МВФ согласовал условия своего первого крупного кредита России.
* * *
Упустив единственный реальный шанс осуществить трансформацию российской экономики руками тех, кто верил в проект, Запад последовательно переоценивал перспективы полумер, принимаемых лишенными энтузиазма реформаторами. Сама мысль о том, что правительство, возглавляемое Виктором Черномырдиным, не говоря уже о Евгении Примакове, могло пойти по пути, предлагаемому западными либеральными экономистами, смехотворна. В то же время риторика всегда была одной и той же: "реформу" можно осуществить только в случае получения дополнительных средств от Запада и при еще большей терпимости с его стороны.
Ошибки, заключавшиеся в том, что желаемое принималось за действительное, были помножены на неспособность понять, что российская экономика зависит от властных структур. Пока властные структуры противятся реформам, эти реформы просто не могут произойти.
* Предложение содержалось, в частности, в моем выступлении в Верховном Совете СССР в Москве 28 мая 1991 г.
Константин Ремчуков 
Денис Писарев 