Надежда Муравьева Уже не одно поколение читателей и критиков задается вопросом: за что все же Лев Толстой умертвил Анну Каренину? За то ли, что она изменила мужу? Этому, с ушами, Евангелием и отвратительной графиней Лидией Ивановной? Да быть того не может. От него и самого автора воротит, не то что читателя. От его всепрощения и смирения пополам с ледяным самоупоением кажется, что ты накушался холодной манной каши. Нет, не в муже тут дело. Может быть, Вронский негодяй - и от этого все беды? С красной шеей, короткими руками и сплошными зубами? Да нет, он ничего себе, даже вот лицо у него "благородное и мужественное", и вообще он из-за Анны стрелялся и со службы ушел - наплевал на карьеру. А это в любую эпоху чего-нибудь да стоит.
Нет, как Бог свят, дело тут нечисто. Самое интересное, что этот вопрос, как нам представляется, до сих пор, так сказать, будоражит умы. Что-то в нем есть животрепещущее, созвучное нашей симпатичной эпохе.
Может, это потому, что Анна не пожелала плодиться и размножаться, как все нормальные представительницы слабого пола? Ближе. Уже горячо. Вот Кити, небось, не выкаблучивается, а рожает почем зря. А эта позорная Анна сообщает честной Долли про всякие интимные стороны бытия такие откровения, что краснеющий автор даже не может их воспроизвести. "Мне доктор сказал после моей болезни......"
И все же - нет, не поэтому! (Хотя и поэтому тоже, ясный перец!)
Все дело в том, что Анна - талантлива. Это у Толстого как-то нечаянно получилось. Вообще-то женщины по-настоящему талантливыми не бывают. Ну, написать что-нибудь вроде "Солнышко чмокнуло кустик, птичка поправила бюстик и, обнимая ромашку, кушает манную кашку" - это они могут. Ну, лучшие из них могут еще жертвовать собой. Быть подругой и помощницей мужа (это, согласитесь, не каждой дано). Шить могут. Уходить в монастырь. Но не больше.
А тут вдруг Анна. Она разбирается в архитектуре. Произносит странные слова: "в стробу и плинтусы". Смыслит чего-то в агрономии, коннозаводстве и спорте. Но главное - она писательница. Сам автор (в лице Левина) приходит в ужас и пытается иронизировать, когда об этом узнает. Презренный Стива Облонский, конечно, пытается ее защищать: "Ты думаешь, что это женщина-автор? Нисколько. Она прежде всего женщина с сердцем..." И все-таки Толстому это омерзительно. Он, может, и сам не понимает, как у него такое написалось.
Так что пришлось убить. А что поделаешь? Писать-то могут только настоящие мужчины. А дамы - только "дамскую прозу", а это мерзость запустения.
А ведь "женщина-автор" до сих пор паршиво звучит. Прав был презренный Стива.
