Ян Шенкман Журналисты обожают сравнивать судорожное московское веселье последних лет с атмосферой предреволюционного Петербурга. Сравнение напрашивается. Начала веков просто обязаны рифмоваться. Они и рифмуются. Но не надо забывать, что посредственностей и в те времена было больше, чем гениев. На порядок. Сотни действующих лиц той эпохи, гремевших по салонам и литературным кафе, удобрили собой почву, не оставив видимого следа. Их имена помнят сегодня лишь въедливые доценты.
Тех, кто остался в истории, можно пересчитать по пальцам. Репутация большинства из них – заслуга мемуаристов, которые на протяжении долгих десятилетий создавали великий миф Серебряного века и раннесоветской литературы. В реальности же тусовка декадентов, футуристов, акмеистов и прочих ничевоков на общем фоне выглядела бурей в стакане. Нужно было очень напрячься, чтобы ее заметить.
Маяковский, Блок, Гумилев, Мандельштам┘ Лестно, конечно, соотносить себя с этим рядом, ощущать себя продолжателями и даже наследниками. Но есть, по-моему, в подобных параллелях глубокая фальшь, провинциальность и местечковость. Представьте себе. Собираются двое начинающих литераторов на квартире у третьего. Давай я буду как будто Андрей Белый. А ты Георгий Иванов. А он Бальмонт. И вот уже трое гениев сидят за столом, с удовольствием распивая не очень качественный коньяк.
Все это напоминает тусовку толкиенистов. Мечтательных двоечников с деревянными мечами, костюмированных под рыцарей, магов и королей. Героизма и пафоса хоть отбавляй. А также соплей, прыщей и тяжелых комплексов.
Приятно, не спорю, считать себя инкарнацией Маяковского. А не угодно ли сравнить собственную персону с каким-нибудь Лебедевым-Полянским? Так будет честнее и адекватнее.
Литературная жизнь кипит. Писатели ломятся в телевизоры и на трибуны. Сотни непризнанных гениев требуют немедленного признания. Эти мальчики и девочки, дяденьки и тетеньки думают, что войдут в историю. Ну да. Тут войти бы в собственную квартиру, не застряв по дороге в лифте.
И еще раз о параллелях. Открываю сборник документов «Литературная жизнь России 1920-х годов» (М.: ИМЛИ РАН, 2005). Указатель имен пестрит знакомыми. Как будто не академическое издание листаешь, а газету «Экслибрис». Аксенов, Быков, Василевский, Волгин, Кантор, Кузьмин (именно так, с мягким знаком), Кушнер, Липскеров, Родионов, Сорокин, Толстая, Шишкин┘
Особенно умиляет А.С. Вознесенский (Бродский). Как бы и Пушкин, и Бродский, и Вознесенский в одном лице...
Ничего на самом деле не изменилось. Даже фамилии совпадают. Точно так же, как мы, они шатались по кофейням и читали стихи. Затевали журналы, вручали друг другу премии. Думали, что пишут для вечности. Делают историю. Генерируют идеи. Участвуют в деле, ради которого не жалко и пожертвовать жизнью.
А потом... Что было потом, известно. Большинство тусовщиков двадцатых умерло не своей смертью. Опозорившись, изолгавшись, наунижавшись перед суровой властью. Кое-кто эмигрировал. Многие умерли в забвении, в нищете. Остальных добила война...
Какой во всем этом смысл? По-моему, никакого. И не морочьте мне голову вашей Историей! Она не стоит того, чтобы за нее умирать.
