Алексей Нилогов.
Подозрение в философии, нередко доводимое до презрения и практически никогда – до призрения, больше не является аутентичной методологией, которая получила свое право на существование благодаря декартовскому cogito. Отчуждение внутри самой философии настолько символизировалось, что обессмыслило кантовский критицизм, любой ценой цепляющийся за дерридианские следы деконструкции. Методологическое безвременье современной философии, которая не всегда бывает своевременной, обернулось фейерабендским бременем anything goes («всё позволено»). Призраки критического отношения к действительности уже не могут напугать даже философских простачков, которые еще встречаются среди народных философов.
Философия, которая больше ничему не удивляет, означает смертный приговор тому типу философствования, который нуждался в заботе о смысле собственного существования. Бесфилософское положение вещей, беспризорных в себе, является условием доведения абсурда до его логического конца – бессмыслицы. Инъекция бессмыслицы сродни прививке безумия ученой мудрости. Критика клинического разума – восполнительная роскошь для антипсихиатрической сублимации философии, чей идеал наверняка не совпадает с оптимумом философа.
Влечение к здоровью было всегда свойственно философии и отличало ее от идеологии и мифологии. Ему на смену пришла воля к болезни, ознаменовав время, когда все дискриминации устарели, а новые так и не успели возникнуть. Критический пафос, работавший по инерции в фукианской клинике, давно истощился до холостых оборотов, превратив философию в ветряную мельницу, а философа – в Дон Кихота, воюющего с метафизической беспредметностью.
