0
1199
Газета Проза, периодика Интернет-версия

05.09.2002 00:00:00

Физиология веры и стилизованная самобытность

Тэги: Бояшов


Илья Бояшов. Безумец и его сыновья: Повести. - СПб.: Амфора, 2002, 336 с.

Петербургский философ Александр Секацкий в предисловии к "амфоровскому" тому Ильи Бояшова не скупится на хвалебные слова в адрес этой полудебютной книги, сразу же перевалившей за тысячный тираж: "Сегодня Бояшов преподает в Военно-морском училище, продолжая свои исторические изыскания и писательские опыты. Плодом этих неспешных вдумчивых занятий является и данная книга - произведение зрелого, самобытного писателя, имеющего свой взгляд на мир". В этом комплиментарном предисловии настораживает эпитет "самобытный", который после постмодернистского развенчания претензий на оригинальность авторского высказывания выглядит подозрительным "анахронизмом". Но стилизованная под фольклорный сказ проза Бояшова при всей трафаретности используемых в ней стилистических приемов вполне заслуживает прилагательного "самобытный". Несмотря на фактор "ученичества", старославянские, лубочные и скоморошьи "словеса" Бояшова явно почерпнуты из мифопоэтического лексикона притчи-эпопеи Павла Крусанова "Укус ангела", также занятой идеализацией старины. Несмотря на "ученичество" - или благодаря ему. Вообще лингвистическое "узорочье" Бояшова, его ретроконсервативная патетика самобытны, поскольку мало кто еще отважился бы идти в столь пафосную лобовую атаку на циничную самоиронию современной прозы. Самобытен, видимо, нынче тот, кто не боится примирять стилистическое старье, отдавая себе отчет в его неизбежной идеологической изношенности.

Бояшов не одинок. Собственно, его генезис предопределен удачным и своевременным проектом издательства "Амфора": запустив внешне "высоколобую" серию "Наша марка" (где и опубликованы две повести Бояшова - "Безумец и его сыновья" и "Повесть о плуте и монахе"), оно уловило спрос на дотоле дефицитный или отсутствующий продвинутый мейнстрим, т.е. на элитарную и высокопрофессиональную прозу, обеспеченную также и публично-кассовым успехом. Эталонным образцом этого проекта сделалась не усложненная для массового потребителя сновидческая новеллистика Андрея Левкина, а мгновенно раскрученный роман Крусанова, где обкатанные стандарты латиноамериканского магического реализма (Борхес, Кортасар, Маркес) или постмодернистской облегченной беллетристики (Эко, Павич) перекликаются с мотивами державной мощи или патриархальной пасторали. Так, благодаря усилиям "Амфоры" в России наметился новый (подчеркнем это) национальный мейнстрим - национальный, но не националистический, без реваншистского, почвеннического угара.

Оправдавший себя проект нередко обзаводится наследующим ему подпроектом - чем и приходится старомодно-назидательная проза Бояшова фешенебельной линии, тщательно выдерживаемой "Нашей маркой". Подпроект, безусловно, не сводится к подражанию, плагиату или ремейку, чаще всего это виртуозное сочетание восторженной рекламы и осторожной ревизии. Подпроект приноравливается к уже устойчивому вектору успеха: так Бояшов играет с атрибутикой имперского сознания, закавычивает в сюжетной интриге следы реальных ситуаций, сплетает витиеватые метафорические арабески, т.е. копирует находки, некогда принесшие роману Крусанова читательское признание. Кроме того, подпроект обязан отстоять свое фундаментальное отличие, чтобы избежать обвинений в легкости повторения и не снизить уже набранные очки популярности проекта, и если проза Крусанова опирается на культурный багаж начитанного интеллигента 80-90-х, то тексты Бояшова отсылают к лубочной эстетике, к балаганно-шутовской, смеховой традиции русского юродства, подвергающей инверсии чтимые социальные ценности и ставящей знак равенства между глумлением и превознесением, опрятностью и неряшливостью, покаянием и похвальбой.

Хохмы и байки, идиомы и прибаутки, щедро инкрустированные в прозу Бояшова, порождают эффект высокого балагурного косноязычия, "диктатуру невразумительности", по выражению Секацкого. Провидческое косноязычие, подмеченное Ю.М. Лотманом у Андрея Белого, не чуждо и Бояшову: у обоих авторов оно мотивировано непреодолимой тягой к историософскому визионерству. Грамматические сбои, запинки и бормотания, изобилующие у Бояшова, навеяны вещим пафосом народных апокрифических преданий; имеются в прозе Бояшова заметные влияния и лесковской сказовой афористичности, и орнаментального психологизма Ремизова, и утопической вещественности прозы Платонова. Но ткань бояшовской прозы, временами походящая на дерюгу или наждак, шероховатостью более всего походит на богостроительские манифесты Горького "Исповедь" и "Лето", явно недооцененные в наследии классика соцреализма примеры "бесчеловечной беспристрастности", до коей редко впоследствии дорастали самые человеконенавистнические филиппики в русской прозе (у Мамлеева или Ерофеева).

Бояшов, подобно Горькому, занят не игриво-назидательным правдоискательством, а с неистовой серьезностью ратует за сермяжное проживание русской идеи, нередко сводимой им к "физиологии веры", обреченному шараханью между экзальтацией веры и экстазом неверия. Физиологически ощутимому недугу "веры-неверия" подвержены все персонажи Бояшова: они в аскетическом самоистязании разыскивают желаемый и недостижимый объект веры, проворонивая его неопрятные воплощения в своем же ближнем.

Подобно апологетам "русской идеи" Серебряного века, Бояшов исповедует отказ от европейского рационального сомнения ради телесного приобщения к утопической сфере чудесно-непознаваемого, будь это "соборно-софийное" по Соловьеву, "непостижимое" по Розанову или "теургическое" по Вяч. Иванову. Поскольку сейчас русская идея нередко причисляется к мессианско-демиургическим заблуждениям религиозного ренессанса, изрядно высмеянным в ее постмодернистских прочтениях (например, у Дм. Галковского), то импликации "русской идеи" в прозе Бояшова воинственно серьезны и потому неискоренимо наивны. Такая серьезная наивность, наверное, и становится "самобытным" товарным знаком падкого на поиски аутентичности русского литературного мейнстрима.


Комментарии для элемента не найдены.

Читайте также


Пашинян объявил себя освободителем

Пашинян объявил себя освободителем

Игорь Селезнёв

Власти Армении оказали беспрецедентное давление на оппозицию

0
1049
Белоруссия поможет БРИКС в сфере искусственного интеллекта

Белоруссия поможет БРИКС в сфере искусственного интеллекта

Дмитрий Тараторин

Минск борется с санкционным прессом на всех направлениях

0
919
Государство обещает снизить себестоимость отечественной продукции

Государство обещает снизить себестоимость отечественной продукции

Михаил Сергеев

Правительство признает спад производства в некоторых секторах промышленности

0
1025
Никитин представил в Госдуме совсем краткую программу

Никитин представил в Госдуме совсем краткую программу

Иван Родин

Депутаты единогласно утвердили министра транспорта после пяти вопросов

0
917

Другие новости