Евгений Лесин
А я уже в отпуск ушел...
Фото Екатерины Богдановой
Перед вами – исключительно художественный (вымышленный) текст. Персонажи взяты из пьесы Юлии Качалкиной «Редакция» (см. стр. 3), а если они чем-то напоминают тех, кто когда-то (о, когда это было?) работал в «НГ-EL», то это – то ли случайность, то ли еще что-то...
«НГ-EL»
Началось все, как всегда, с губошлепа Воскресенского. Он в отпуск ушел. Уйти-то ушел, да от скуки и трезвости каждый день на службу захаживал.
– Чего, – спрашивает, – слышно? Не скучно ли вам без меня? Может, поработать что найдете?
– Иди, – кричу, – сволочь, домой. Ты же, гадина, в отпуске. Не маячь здесь своей рожею.
Ну он погундосит-погундосит и бросит. И идет в казинах взятки проигрывать.
Так все было ровно до тех пор, пока ему на службу не пришлось выходить. Тут он вдруг отдыхать захотел. А я уже в отпуск ушел! А он возвращаться на службу не хочет, гадина.
– Не могу, – говорит, – работать. Умру или зрения с разумом лишусь.
А какого ему, спрашивается, зрения и разума лишаться, если он с двух метров не может спирт «Экстра» от спирта «Люкс» отличить и вообще дурак?
Но делать нечего. Пришлось мне за полчаса до отъезда в Ленинград (корабль натурально назывался «Абрамыч», путевки в подвале Лубянки продавали) на службу бежать, всякую сволочь типа Булочкина-Шаргунулочкина (русский поэт Дмитрий К. остроумно называет их «опистеневшими») мобилизовывать.
Шаргунулочкин говорит:
– Я на даче, жену из запоя вывожу: блюю ей между сисек мочой и танцую лезгинку. Завтра, может быть, буду.
А Булочкина я в канаве по мобильному застал. Он спал с проституткой, поэтому готов был хоть куда, лишь бы не любить русскую женщину.
Приходит, весь томный, подстриженный, в глаза заглядывает:
– А тебе кто больше нравится – Лука или Сатин?
– Мне, – говорю злобно, – больше нравится Пепел.
– Потому что вор?
– Нет. Потому что так называется книга стихов Андрея Белого.
Ничего не сказал Лев Васильевич, только глазами завращал: он Белого лютой ненавистью ненавидит. А все из-за того, что по-настоящему Андрея Белого звали Борис Николаич Бугаев. Ну а раз Борис Николаич, то, рассуждал Булочкин, значит, и грабительская приватизация, расстрел Белого дома и все такое.
Налил я Льву Васильевичу водки – чтобы хоть немного в себя пришел и по сторонам не глядел. Ему по сторонам опасно глядеть было – за компьютером Штильман прятался. Увы, при всей любви к Льву Васильевичу надо признать, что работник он никакой – дерьмо работник. Дерьма, я бы даже сказал, пирога, извините за каламбур. Вот и приходится звать порой Яна Стивовича Штильмана, чтоб хоть что-то в газете делалось. А Булочкин и так ни на что не способен, но еще и антисемит: увидит еврея и сразу впадает в спячку, ступор и эпилепсию.
Кричит: «Я – чайка. Я чайка по имени Нина Заречная. Целая стая чаек, и сейчас буду разлетаться». Ну и разлетается, то есть падает без сил на пол, как амеба какая-нибудь.
Так вот. Штильмана я от Булочкина спрятал. Говорю:
– Газету мы уже с чисто русскими людьми, отчасти даже скинхедами, сделали. Тебе надо только завтра с утра на летучку общегазетную сходить. Явить, так сказать, лик нашего отдела пред светлые очи руководящего нами высокого начальства.
– А если, – паникует Булочкин, – меня спросят о чем-нибудь?
– Говори, что все будет обязательно, как вы и просили, точно в срок, мы все помним и уже сделали в лучшем виде.
Отправился я на корабль – прямо с бала. Время отплытия уже давно прошло, но корабля все равно еще не было, к тому же когда он подошел, то встал не туда, куда было объявлено, а чуть ли не на самую середину канала имени Москвы. Пассажиров везли туда на лодках и штабелями сбрасывали на палубу. Для меня подобное обращение привычно – так у нас посетителей пивных по вытрезвителям обычно развозят. Так что я спокойно смежил очи и предался речной стихии.
Хрен там! Начали звонить все сто три моих мобильных телефона. И отовсюду два типа воплей: «Где Булочкин? Летучка вовсю идет!» и «Я – Булочкин, почему летучка не начинается?» «Или кто-то из нас всех сошел с ума, – думаю, – или летучка идет в одном месте, а Булочкин сидит в другом». Зная Льва Васильевича, успокаиваю в первую голову его:
– Все в порядке, Лева. Сиди, где сидишь, только никуда не уходи.
Потом звоню руководству: так, мол, и так, ищите Льва Васильевича и, если согласится, ведите его в летучечную...
– А если не согласится?
– Ну...
Так оно и вышло. Нашли его в бутовке, распивающего крепкий чай с какими-то бомжами. В принципе там охранники должны отдыхать, переодеваться, но Булочкин выгнал их, заявив:
– Здесь же сейчас летучка будет. И главный редактор придет, и генеральный директор, и первый заместитель главного редактора, и второй, и все прочие.
После чего налил в стакан кипятку, разбавил спиртом, коньяком и молоком. Молоко – чтобы не опьянеть, пояснил он бомжам, – все же летучка. Откуда бомжи взялись, сейчас сказать трудно, но они всегда вокруг Булочкина крутятся, за их счет он, кстати, и живет.
Заходят в бутовку главный редактор, генеральный директор, первый заместитель главного редактора, второй заместитель и все прочие, глядят с укоризной, а Левушка уже спит. Сморило его, перенервничал.
Провели летучку в ускоренном режиме, без воплей и мордобоя, как обычно, накрыли Булочкина свежей газетой и ушли восвояси – кто лгать, кто клеветать, кто грамматические ошибки в заголовках ошибать.
Ну и, разумеется, теперь Булочкина всегда на летучки зовут. Только он не ходит, потому что якобы когда проснулся, то не обнаружил в кармане последних ста двадцати тысяч долларов, которые ему любовница сестры брата его жены дала на пиво и конфеты.
На меня он с тех пор не глядит, а Штильману вообще грозится погромом и обрезанием (причем по мусульманскому, особо зверскому, обряду). Одно утешает. Я вспомнил, кто мне больше всего в пьесе «На дне» нравится. То ли Барон его звали, то ли Артист – короче, был там ведь и алкоголик. Имени точно не помню или путаю с кем. Главное, что не Лука, не Сатин и не вор Васька Пепел.
