Южноафриканский рай для золотоискателей

В назначенный природой час каменистая и сухая земля Намакваленда покрывается незабываемо красивыми цветами. Фото Луиса Бартоломе Маркуса

Лимпопо и другие звезды

С 1991 по 1995 год я работал старшим геологом в золотодобывающей компании Gold Fields of South Africa, входящей в десятку крупнейших в мире.

До сих пор помню удивительные по силе впечатлений поездки на мощном внедорожнике в разные концы Южно-Африканской Республики для проведения сравнительной оценки золотых, медно-никелевых и платиновых площадей России и ЮАР.

В памяти мелькают будоражащие воображение всех геологов мира названия – Витватерсранд, Бушвелд, Кимберли, Лимпопо, Трансвааль, Окиеп… Они сверкают, как Млечный путь на ночном небосводе. И вот посреди этого сонма звезд в моей жизни появилась еще одна яркая звезда – двухкилометровая шахта с прекрасно звучащим бурским названием Leeudoorn. Там мне посчастливилось проработать три незабываемых месяца из моих четырех лет в ЮАР.

Шахта Leeudoorn, принадлежащая Gold Fields, находится в золоторудном бассейне Витватерсранд, по соседству с крупнейшим в мире месторождением золота Клюф, расположенным к югу от Йоханнесбурга.

Надо заметить, что этот период моей жизни в ЮАР был поразительным и в целом, и в многочисленных неожиданных для меня деталях.

Начать следует с дороги до шахты от нашего дома в северном пригороде Йоханнесбурга – Рандбурге. Этот путь в 97 км я счастливо преодолевал на выделенной мне компанией Toyota Corolla. Дорога состояла из двух частей – основной, представленной шикарным шестирядным шоссе, и заключительной – короткой, являвшей собой горный подъем через небольшой перевал, в конце которого и находилась моя шахта.

А сейчас – барабанная дробь! 97 км я неизменно проезжал за 35 минут; моя нога недвижимо, до упора утопленная в педаль газа, выжимала 150–170 км в час на скоростном участке дороги. От такого соревнования с физическими законами я получал безграничное наслаждение. Но незаметное поначалу нервное напряжение, сопряженное с гонкой, превращалось к концу шестидневной рабочей недели в страшную усталость.

Путь на глубину 2000 метров

Тогда мне казалось, что в своей профессиональной жизни я испытал уже все. Однако процесс спуска в клети с поверхности на глубину 2000 м доказал обратное.

Все спускающиеся в шахту должны были быть одеты в специальные тяжелые жакеты, наглухо защищающие от сумасшедшего потока воздуха, порожденного спуском в клети со скоростью 17 м в секунду. Стена словно неслась вверх, а люди в клети – геологи, проходчики, маркшейдеры и другие технари, без которых жизнь шахты невозможна – как будто падали все глубже. Фантастическое ощущение, не передаваемое словами!

Я был уверен, что никакой воздушный поток, пускай и несущийся со скоростью 17 м в секунду, мне, такому неотразимому и такому физически подготовленному, не сможет нанести ни малейшего вреда. Тут-то и наступило мое дерзкое грешение, испытавшее терпение Господа и моего личного ангела-хранителя. Суть ситуации была простой: несмотря на легкую, почти незаметную простуду, я пренебрег защитным жакетом. И с момента окончания спуска у меня (как позже стало понятно) начало развиваться тяжелейшее двустороннее воспаление легких с полной потерей сил и часто – сознания. И вдобавок все это счастье я переживал один. Любимая жена Надя уехала в Москву.

В то же самое время дорогая теща Татьяна Гавриловна позвонила мне с сообщением: «Я вижу в окно, как ваша жена садится в такси и уезжает в аэропорт к рейсу в Йоханнесбург». Теща была не в курсе моего бессознательного состояния. Поэтому на мой ответ: «Какая Надя в такси? Она сейчас в соседней комнате!» я получил ожидаемую реакцию: «Никогда не понимала вашего сомнительного юмора! Я сказала, вы услышали». Татьяна Гавриловна повесила трубку, не простившись. А я, бессильный, лежал на втором этаже нашего дома, прислушиваясь к счастливым крикам дочки и сына у бассейна, мечтая о том, что кто-то из них случайно поднимется ко мне, и я попрошу стакан воды – буквально вожделенный в моем жару и при полном бессилии.

Потом были дни в госпитале с капельницей и вяло текущим выздоровлением...

Золотой риф

Но вернусь в шахту, где мне, еще здоровому, предстояло добраться до места работы – далекому забою на глубине 2000 м.

Способ доставки к точке назначения тоже оказался для меня шокирующим сюрпризом. Каждого из спущенных на уровень 2000 м технических руководителей, включая меня, ожидала индивидуальная педальная дрезина под управлением приветливого чернокожего. А дальше был долгий путь к моему забою, последовательно, дважды в день, вскрывавшему направленными взрывами знаменитый на весь мир золотой риф с сумасшедшим содержанием золота – 30 г на тонну и выше. Золотой риф – это протяженная золотоносная зона, падающая на юг под углом 20–30 градусов. Риф был вскрыт на поверхности старателем Яном-Герритом Бантжесом (1840–1914) в июне 1884 года и во время моей работы в шахте прослежен на глубину 3000 м.

Мощность собственно золотоносной части рифа составляет 0,5–2 м, хотя в зоне основного рифа вскрыты многочисленные мелкие рифы с низким, экономически невыгодным содержанием золота. Основная часть добываемого золота концентрируется вдоль подошвы рифа и может быть представлена всего 10-сантиметровой зоной. Риф вскрывается несколькими шахтами. Крупнейшая из них– Клюф.

Подход к забою был не намного шире, чем сам забой. Потому иногда в процессе подползания моя спина то и дело елозила по «потолку» прохода. Мне предстояло задокументировать (детально зарисовать) стенку забоя, которая образовалась в результате недавнего очередного взрыва, а также отобрать пробы. После взрыва порода расчищалась мощной струей воды, способной сдвигать огромные камни. Пыли не было совершенно, зато влажность зашкаливала.

Любопытные

И тут мне пришлось столкнуться с еще одним обстоятельством жизни в апартеидной ЮАР – неизбывным любопытством коренного черного населения относительно бытования белого меньшинства.

В моем случае это выразилось в том, что в какой-то момент документирования забоя я осознал, что нахожусь в плотном окружении чернокожих проходчиков, внимательно наблюдающих за мной и ловящих каждое мое движение. Я обнаружил их присутствие после того, как, протянув руку за цветным карандашом и дневником, не нашел их на месте. Это, как выяснилось, стало следствием привычной заботы чернокожих об окружающих белых. Они забрали карандаш и дневник, чтобы по первому требованию собственноручно предоставить мне нужное.

Контрастом к моему благоприятному впечатлению от общения с шахтным персоналом послужила публикация в одной из местных газет, описывающая кровавый межплеменной конфликт в общежитии для рабочих моей шахты. В конфликте было все – ножи, мачете, стальные прутья и нескончаемые безжалостные убийства, которые никак не вязались с доброжелательно любопытствующими чернокожими людьми в забое.

Царь Соломон здесь ни при чем

Вторым по значимости среди моих выездных проектов в ЮАР был медный рудник Окиеп – по названию городка в регионе Намаква. В последней трети ХIХ века этот регион считался местом с богатейшими в мире медными копями (вспомним английского писателя Генри Райдера Хаггарда и его «Копи царя Соломона» (1885) с благодарностью и простим сочинителю пренебрежение исторической правдой).

Шахта, на которой я работал, располагалась примерно в 600 км к западу от Рандбурга – северного района Йоханнесбурга, места нашего постоянного проживания, и в 350 км к северу от Кейптауна, в каменистой пустыне региона Намакваленд, граничащего на севере с Намибией и Ботсваной. Весной – с августа по октябрь (это же Южное полушарие!) регион, в том числе пустыню с ее землей и камнями, покрывает необозримое одеяло из мелких ярких цветов. Это одна из самых красивых и необычных точек в природе не только ЮАР, но и мира.

Мой проект был связан с медной шахтой, перспективы которой надлежало оценить и сравнить с аналогичными объектами в России. Спецификой добычной площади рудника Окиеп была интенсивная обводненность поверхности. Это и привело к катастрофе незадолго до моего первого приезда. Перенасыщенные влагой приповерхностные породы стали причиной мощного их оползания внутри шахты и гибели проходчика.

Невозможно было тогда предположить, что такая же перенасыщенность водой поверхности добычной площади и техническая экспертиза, вызванная гибелью человека, станет причиной посещения той же группой Gold Fields, в которую вошел и я, намертво заболоченной Архангельской алмазоносной провинции...

А пока помимо шахтной работы я наслаждался общением с местным населением, представленным специфической группой – coloureds, или цветными, недавними предками которых были белые. Эту группу отличали ярко выраженные европейские черты. И если бы не слишком темная кожа, я бы не распознал цветного. В апартеидной иерархии цветные занимали гораздо более высокую ступень по сравнению с истинно черными, часто получая приличное среднее техническое образование, а изредка и высшее. Но это категорически не отменяло их обязанность и искреннюю готовность служить белой части населения. Главное – они чувствовали себя единым целым с этой белой частью, а не с угнетаемыми черными братьями, что создавало проблемы для Нельсона Манделы и других борцов перед окончательным падением апартеида в 1994 году.

17 ноября 1961 года Майкл Рокфеллер  отправился к намеченной цели...   Фото с сайта peabody.harvard.edu

Еще расскажу о встрече, произошедшей во время работы в Окиеп.

С Джоном Хартвиком я пересекся в ресторане отеля, где мы оба проживали во время командировок. Джон представлял собой тип арийца – высокий, широкоплечий блондин. Он был улыбчивым, приветливым и очень вежливым. Я оказался свежим слушателем его занимательных историй, среди которых одна оказалась в высшей степени удивительной.

Случилось это в 1981 году, в первый год счастливого брака Джона с Йоханной – бурской девушкой, тоже блондинкой, между прочим, из очень богатой семьи.

По первому образованию Джон был кораблестроителем. Он страстно увлекся проектированием и постройкой простых катамаранов для местных прогулок. Потом пришел черед планов кругосветки. Такое путешествие потребовало конструирования и постройки тримарана, чем и занялась пара сразу после бракосочетания.

Стартовал чудо-тримаран из Кейптауна в сторону Нью-Йорка, где их ожидала любящая теща.

Не успели Джон с Йоханной пришвартоваться и сойти на берег, как теща объявила, что они втроем приглашены на обед к ее подруге Мэри Кларк.

Такси подъехало к шикарному небоскребу на Пятой авеню по соседству с Центральным парком. Роскошь этого места была заоблачной начиная с лифтового холла первого этажа. Лифт поднялся в пентхаус с прозрачной крышей из триплекса и выпустил гостей в прихожую квартиры с потрясающими видами на Центральный парк. Впрочем, иного гости и не ждали.

Пожилая хозяйка квартиры – Мэри была безгранично гостеприимной. Мэри показала гостям квартиру, останавливаясь возле многочисленных фотографий ее детей, проживавших отдельно. Мэри сказала, что с ней живет сын Майкл. И добавила, что он ненадолго вышел и обязательно присоединится к гостям чуть позже.

Мэри подробно рассказала о жизни ушедшего ненадолго сына: изучал историю и антропологию в Гарварде, работал в Институте антропологии, участвовал в экспедициях и т.п.

Не дождавшись Майкла, компания села за стол. Начались обеденные разговоры…

А Майкла все не было. Он так и не появился.

Только по дороге домой теща рассказала, что Мэри Кларк – это Мэри Рокфеллер – первая жена Нельсона Рокфеллера, бывшая первая леди штата Нью-Йорк и мать пропавшего без вести в 1961 (!) году в Океании 23-летнего сына Майкла. Даже после 20 прошедших лет мать считала, что сын всего лишь вышел ненадолго и вот-вот вернется.

Игры материнского разума, не желающего принять трагедию? Или милосердное решение того, кто выше любых человеческих проявлений, уберечь мать от губительного для нее знания?

Когда я слушал рассказ Джона в ресторане Богом забытого места под названием Окиеп в ЮАР, меня буквально обездвижила вдруг возникшая всемогущая дуга. Она соединяла вроде бы случайных людей из разных миров, места, события и что самое поразительное – время, покрывающее десятилетия в прошлом и будущем. А еще меня поразила недоступная нам причудливость разрушенного или запрещенного знания о том, что с нами и вокруг нас происходит.

Разумеется, я держу в голове теорию шести «рукопожатий», уверяющую, что любые два человека на Земле разделены не более чем пятью уровнями общих знакомых (и соответственно шестью уровнями связей). И понимаю, что для разных пар цепочка может насчитывать разное количество «рукопожатий». Однако все это не отменяет тайны подобных пересечений во времени и пространстве.

У племени асматов – плохая слава.  Фото Reuters

Майкл перед смертью многократно искушал судьбу, провоцируя людоедское племя на убийства собратьев, выменивая раскрашенные человеческие черепа на металлические орудия убийства – ножи, топоры, мачете и т.п. Говорили, что Майкл провоцировал агрессию в расчете снять шокирующие кадры для нью-йоркского Музея первобытного искусства, в котором он незадолго до этого получил должность в совете директоров.

Майкла Рокфеллера отговаривали от общения с людоедами, ссылаясь на их суеверия о том, что душа человека переходит к тому, кто убил его и съел. А шаман одного из племен предупредил Майкла, что видит «маску смерти» на его лице.

Несмотря на уговоры, 17 ноября 1961 года Рокфеллер и его спутники отправились на перегруженной лодке к намеченной цели. Лодка перевернулась, Майкл поплыл к берегу…

Гораздо позже документы, хранившиеся под спудом в архиве голландской администрации, поддержали версию о том, что Майкла убили и съели члены племени асматов. Этот папуасский народ обитает на юго-западном побережье острова Новая Гвинея.

А сокрытие этих документов сразу после смерти Майкла было связано с намерением не допустить крупного международного скандала в сложной политической ситуации того периода – Голландия боролась в ООН за сохранение контроля над Нидерландской Новой Гвинеей. Это западная часть острова Новая Гвинея, входившая в колониальные владения Нидерландов с 1949-го по 1962-й как отдельная территория. В 1962-м ее передали под контроль ООН, а в 1963-м передали Индонезии. С 2003 года бывшая Нидерландская Новая Гвинея входит в две индонезийские провинции: Папуа и Западное Папуа.

***

Все рассказанное сегодня – лишь малая часть увиденного, услышанного и прочувствованного мною во время бесчисленных поездок по миру. Для меня равно дороги профессиональные наблюдения и впечатления от встреч с людьми. И я не устаю удивляться жизненным рифмам, кульбитам судьбы и тонким (или мистическим?) связям и пересечениям.