Работа с внутренней потребностью

Зураб Церетели считает, что человек не имеет права портить настроение другому человеку.
Фото Елены Фазлиуллиной (НГ-фото)

У Зураба Церетели день рождения «расположен» неудобно: 4 января многие отдыхают. И сам Церетели в этом году, когда у него юбилей, 75-летие, тоже в день рождения отдыхал. Хотя празднования будут. В Третьяковской галерее готовится большая выставка, накануне Нового года Церетели сделал сам себе подарок – открыв еще одну площадку Московского музея современного искусства на Гоголевском бульваре. Впереди еще – открытие музея-мастерской на Грузинской площади. С президентом Российской академии художеств, известным своими монументальными проектами, естественно говорить и о кризисе, который сегодня касается всех. Кстати еще: на фотоконкурс Best of Russia на Винзаводе из разных уголков страны пришел десяток снимков памятника Петру работы Церетели. Того самого, который все ругали, а некоторые – ругают до сих пор. Разговор начинается у проектов музея спорта в Сочи: на огромных листах – там около десяти разных вариантов.

– Я работал в Пицунде, в Адлере, Сочи, я знаю. Тут – болото, я делаю наклон, чтобы вода шла вот сюда. Тут все будет белое... Второй вариант – с гостиницей, она из двух половинок... А здесь, я говорю, нужен музей спорта, куда бы любой мог прийти и увидеть, как это было, как проходили Олимпиады – от Древней Греции и до наших дней... У нас нет такого музея, это же позор. Почему я его проектирую? Чтобы Сочи был счастливым, чтобы проигравшие заходили в музей и у них поднимался тонус. А выигравший прочитает там свою биографию – это же радость.

– Сейчас, я читал, открыли в Сочи два олимпийских объекта. Хватит ли денег, чтобы открыть еще и гостиницы, которые у вас тут на плане, и музей к Олимпиаде?

– Должно хватить. Россия – богатейшая, талантливейшая страна.

– Вы как-то готовитесь к финансовому кризису – музей, вы лично?

– К финансовому кризису академия и художники давно привыкли. Ничего нового для нас в этом смысле нет – художник всегда живет в кризисе, ему всегда всего не хватает.

– А что за мастер-классы вы ведете?

– Приходят дети из Суриковского института, которые со мной рисуют. Даю задания: натюрморты, раскладывают на столе все эти фрукты, овощи. И рисуют. Развиваю фантазию...

– А вообще может прийти любой?

– Безусловно, кому интересно...

– Но вам-то это зачем?

– Я как президент Российской академии художеств обязан любить новое поколение. На моей шее Суриковский, Репинский институты, все – и в Москве, и в Петербурге... (Смеется.) Детей надо любить – это наша задача. Хотя, конечно, важно сохранить школу. Мы получили российскую школу – нет такой в мире, – поэтому обязаны ее сохранить. Поэтому надо учиться, изучать анатомию, как всегда было в школе, где учили рисовать.

– Есть ли у этих детей надежда стать вашими подмастерьями? У Рубенса, например, известно, были ученики, которые помогали ему?

– Ну, в таком смысле – нет. Это – мастер-класс для детей, которые потом должны учиться в лицее, Суриковском институте.

– Но вы же сюда и других пускаете мастеров – недавно, я читал, прошел мастер-класс Олега Кулика в Академии художеств...

– Я – президент академии. Значит, всех должен любить, всем интересоваться... Кулик проводил классы, чтобы развивать свободное мышление – это важнейший фактор, вот он такой, индивидуальный, не похожий на других. Это и было главной задачей. Была эпоха, когда все одинаково одевались, мыслили, не было нигде на улице неположенного слова. Сегодня демократия, свобода – мы разные, разные группы работают, утром, днем, вечером – мы показываем свои индивидуальные отношения. Получить грамотную, академическую школу, а потом развивать свои индивидуальные взгляды на природу, внутреннее состояние человека и т.д. – в этом смысл. Творческое мышление – это важнейший фактор. Я вспоминаю, как я был в детском саду с цветными карандашами в руках, что бы ни рисовали, все рисовали одинаково – самолеты, танки, пушки. Сейчас говорю детям – фантазируйте, и просто сказка, как они фантазируют. Я приветствую это.

– Внизу на первом этаже в галерее – несколько памятников, уже готовых. Это что же – памятники впрок? Высоцкому, Шостаковичу, Ростроповичу... Ростроповичу – по-моему, очень вдохновенный. Одно дело сделать гипсовую модель, а другое – огромную из бронзы, неужели и это для себя вы делаете?

– Есть же мой музей, я делаю для музея. (Смеется.) Чтобы народ знал. Я сделал 74 исторические фигуры – российских царей и князей, сейчас заканчиваю делать фигуру Александра I. Александр II уже стоит, Александр III – здесь, в музее, Екатерина, Елизавета... Это – моя внутренняя потребность.

– Хорошо. Но когда сделана уже работа – вот эти фигуры Ростроповича, Шостаковича, – вы их предлагаете родным, специальным комиссиям по монументальной пропаганде, на конкурсы, чтобы поставили их где-то?

– Ростропович и Шостакович?.. Вот я вам расскажу историю. Когда я получал премию Комитета по государственным премиям, еще при советской власти, и у них был закрытый президиум, а я, Андроников, родные Шукшина, Елена Образцова сидели и ждали. В этот момент мимо проходит Шостакович и так по-дружески пожимает мне руки – тогда как раз рассматривали мои работы, тогда серьезно относились к премиям и старшего Михалкова и балерину, народную артистку СССР Стручкову, отправили в Бразилию смотреть мои работы, в Японию и Вашингтон каких-то других людей... Он пожал мои руки – и этим все сказал. Я хочу сохранить его образ, поэтому и создал. С Высоцким мы были друзьями, когда я работал в Тбилиси, он – как я его вылепил теперь – так же стоял и играл, и струна лопнула так же. С Ростроповичем мы вместе были послами доброй воли ЮНЕСКО, мне тогда не понравился его вид, цвет лица был такой нездоровый, глядя на него, начал делать наброски, не думал даже, что он заметил... А он подошел и сказал – сделай бронзовую скульптуру. Я сделал, и он скончался в тот день, когда я получил скульптуру с завода, и я не успел показать ему эту работу... Я сделал два варианта, и они были выставлены в Манеже. Не знаю, кто решает, что ставить, что не ставить, но я получаю удовольствие, когда вижу здесь Шостаковича, Ростроповича и всех остальных. И сейчас мне очень хочется создать людей, которые внесли большой вклад в искусство, это желание не кончается.

– Но вы понимаете, если такую фигуру Ростроповича поставить в городе, то будут воровать смычок? Мне рассказывал главный архитектор Метрогипротранса, что у них наготове всегда есть несколько отлитых маузеров, чтобы на «Площади Революции» вставлять этот маузер в руку матросу, у которого его все время крадут...

– Постараюсь так сделать монтаж, чтобы не украли. Вот клоуны у меня, которые стоят на Цветном бульваре, – так там украли руку. Но пока я жив, исправляю.

– Сейчас на Винзаводе – большая выставка фотографий «Образ России», был конкурс, отбирали из семи тысяч фотографий. Мне рассказали, что из разных концов России прислали снимки памятника вашего Петру... Того самого, который ругали в свое время, снести предлагали...

– Очень хорошо, Петр – он Великий. В Москве его крестили, где он стоит, там венчались его родители, на Петровке, где Музей современного искусства, был мост прямо к церкви, по которому ходили мама с маленьким Петром. И я сделал еще одну такую композицию – маленький Петр, мама Петра и сейчас заканчиваю фигуру отца... Они так и будут вместе стоять.

– По поводу карикатуры. У вас в ЖЖ я прочитал, что вы хотите открыть отделение карикатуры в Академии художеств. Но у Бориса Ефимова, которого вы приводите в пример, была в чем-то счастливая ситуация. Он рисовал карикатуры на Эйзенхауэра, Голду Меир – то есть в соответствии с тогдашней идеей о том, что нам нужны такие салтыковы-щедрины, которые бы нас не трогали. А сегодня рисовать карикатуру на кого? Нарисует художник не на того – и закончится вся карикатура в России...

Жерар Депардье и Зураб Церетели. Два жизнелюба. Фото предоставлено Российской Академией художеств

– Я не согласен. Карикатура – она обобщает характер, обобщает все. Почему мы любили карикатуру, когда были детьми? Потому что видели смешные вещи и радовались. Нужно в таком плане и шагать. Можно наши сегодняшние страшные вещи, страшилки разные и сказки передать будущим поколениям в виде комиксов – это тоже можно сделать интересно. Поэтому я и хочу открыть кафедру карикатуры, чтобы учили этому.

– Мне кажется, что сегодняшней власти немного не хватает самоиронии для того, чтобы наверху спокойно относились к карикатуре...

– Виновата не власть, виноваты все люди, занимающиеся искусством. Мы в этом виноваты, больше никто. Никто не мешает поднять школу карикатуры. Сейчас эпоха инициативных людей – когда свободу получаешь, надо ее использовать. Но инициативных людей надо выращивать. А сейчас, получается, так много забот в жизни, что пустили это на самотек. Раньше карикатурный стиль рождался сам по себе, не надо было никого подталкивать, сейчас я такого не вижу и говорю, что хочу создать кафедру, чтобы отобрать ребят по конкурсу и учить их. Почему бы к Новому году не сделать сказки в таком карикатурном плане? Чтобы дети радовались, чтобы взрослые радовались...

– У вас – юбилей, серьезная получается дата, такой возраст, когда уже к человеку идут как к мудрецу и все ждут от него каких-то мудрых изречений. От вас тоже хочется услышать какую-то мудрость. Вот что такое жизнь?

– Жизнь – это огромнейшее пространство, которое дышит добром, от которого чувствуется запах земли. Иногда я думаю, где я живу: я живу там, где небо золотистое и земля золотистая, – вот моя концепция. Я не представляю, как можно сознательно портить настроение другому, я должен оставить внутри свои проблемы все и давать другому радость. Так меня воспитали родители.

– А если что-то болит?

– Это все личное, ты не должен этим другому портить настроение.

– Вы всегда были таким мудрым?

– Не знаю, возраст ли, но в принципе ты в ответе за то, чтобы за тобой росло доброе поколение. Почему бабушки рассказывали сказки? Что, у них другой работы больше не было? Вспоминаю свою бабушку, совершенно изумительную женщину, хотя ее не обошел 37-й год, она была очень испугана, когда арестовали дедушку... И вот она вела меня в лес, в красоту, смотрела в небо, как бы на Бога, и давала мне яблоко, чтобы ушли плохие мысли.

– Не могу не спросить вас о коллекции Музея современного искусства, которую не дали выставить в Японии, когда наследники Шагала заявили, что там не подлинные работы. Что это за история?

– Это была откровенная неграмотность, потом они извинились. Это часто бывает. Но это не вопрос подлинности или неподлинности. Я же Шагала знал... И даже однажды вернул ему раннюю витебскую работу, он просто онемел, даже вышел из комнаты, потому что вспомнил всю свою юность и первую любовь, а Вава, его жена тогдашняя, заревновала... Ему тогда было 93 года, она была его сильно младше, но у ревности не бывает возраста – как увидела: «Что это такое, что ты делаешь?» – «Ничего, ничего, а икру мне принесли?» Я понес картину обратно, а икру принес. Чудные люди! Когда он умер, я умолял Ваву поехать к нам – полетим в Москву, «отремонтирую», – но она от горя вскоре умерла... Вот такая история...

– А что за музей вы собираетесь открыть на Грузинской?

– Дом-музей, я там живу, будут висеть картины, будет хороший дворик. Буду там проводить мастер-классы.

– Когда откроете?

– Когда будет тепло. А ты знаешь, что я еще на Гоголевском бульваре открыл Музей современного искусства?.. Сам удивляюсь: забуду, а потом удивляюсь.