0
7621
Газета Персона Интернет-версия

08.12.2016 00:01:00

Житье с занозой

Тэги: средняя азия, ислам, коран, история, философия, география, украина, казахстан, япония, якутия, сибирь, узбекистан, фастфуд, экзистенция, мусульманство, миссионерство, ташкент, россия, шукшин


средняя азия, ислам, коран, история, философия, география, украина, казахстан, япония, якутия, сибирь, узбекистан, фастфуд, экзистенция, мусульманство, миссионерство, ташкент, россия, шукшин В городе, где жил прапрадед и владел базаром, чувствуешь себя естественно. Рихард-Карл Зоммер. Восточный базар. Первая половина XX века. Художественный музей им. Махарбека Туганова, Владикавказ

Евгений Абдуллаев пишет критику под реальным именем, стихи и прозу – под псевдонимом Сухбат Афлатуни, как бы отделяя свое «я» от некоторой сущности, диктующей ему свыше. В этом году его роман «Поклонение волхвов» вошел в шорт-лист премии «Русский Букер».  С Евгением АБДУЛЛАЕВЫМ побеседовал Сергей ШУЛАКОВ.


– Евгений Викторович, сейчас исторический роман сильно меняется. Началось это с симпатичного «Государственного дитя» Вячеслава Пьецуха, продолжается филологическим «Возвращением в Египет» Владимира Шарова, а книги Леонида Юзефовича – «Зимняя дорога», например – читаются с таким увлечением, что забываешь об их документальности. Ваша эпопея «Поклонение волхвов» – о какой-то обреченности русской истории как процесса…

– Да, еще десять лет назад казалось: восторжествовала «география», и герой русской прозы – это человек, пересекающий границы, часовые пояса, пробующий на вкус разные культуры... В 2010-е героем стал  человек,  движущийся вспять, в прошлое; оно оказывается интереснее, чем все более однообразное, «глобализированное» настоящее. «География», конечно, не исчезла – она ушла в «историю». У Яхиной в «Зулейха открывает глаза» – это татарская деревня (потом Сибирь и ссылка), у Юзефовича в «Зимней дороге» – Якутия, у Шарова в «Возвращении в Египет» – целый географический пасьянс: Украина, Казахстан, Узбекистан и российская глубинка вроде Старицы. У меня в «Волхвах» тоже – казахские степи, Средняя Азия, немного Японии... Только насчет «обреченности российской истории», наверное, не соглашусь. Да, есть внутри нее какие-то русла (пытаюсь их разглядеть), какая-то предзаданность... Но есть и «разливы», выход истории из самой себя.

– А важна ли, на ваш взгляд, форма исторического романа? Необязательно, конечно, писать как Даниил Мордовцев, но не логично ли придерживаться определенных рамок, чтобы читатель знал: это исторический роман, а вот то – экзистенции?

– Все зависит от автора, замысла. Я-то думаю, что роман без экзистенции, без второго, третьего дна – одноразовое чтиво, литературный фастфуд: насытить может, но быстро приедается.

– Когда я читал ваш роман «Муравьиный царь», было одновременно страшно, как от «Моби Дика» Мелвилла, и возникало чувство азарта охоты за смыслом, как от «Хазарского словаря» Павича. Что чувствуете вы сами, когда почтенный Сухбат Афлатуни, уж не знаю, каким способом, сообщает вам свои замыслы, и в процессе их изложения?

– Писатель, думаю, может написать о чем угодно, кроме одного – о том, как он пишет. И передать любые чувства, кроме тех, которые сам испытывает во время работы. Писание – своего рода забвение себя. Я перестаю быть собой, я становлюсь тем, что я пишу. Людьми, воздухом, светом, который их обтекает, предметами на их столе, их детьми. Я остаюсь лишь в виде глаз, уставленных в монитор, постукивания пальцев. Все остальное – уже по ту сторону монитора...

– В какой мере ваше ташкентское отшельничество колониального мудреца, удаленность от русского, московского литературного процесса, частью которого вы тем не менее являетесь, дань образу Афлатуни, а в какой оно для вас естественно и удобно?

– Удаленность в эпоху Интернета относительна. Да и бываю я иногда и в Москве, и в других российских центрах – если зовут. Только что, например, вернулся из Новосибирска, с замечательного литературного фестиваля «Белое пятно». По две-три встречи в день в книжных магазинах, лицеях, вузах, библиотеках... Но упорно живу в Ташкенте. Насколько «естественно и удобно»? Естественно – вполне: я ведь ташкентец в третьем поколении, а с узбекской стороны еще мой прапрадед жил здесь, владел каким-то базаром. Насколько удобно... Думаю, писателю нигде не должно быть удобно. Мы все живем с занозами внутри.

– Каковы, на ваш взгляд, литературные связи Средней Азии и России? Историки пишут, что взаимодействие ограничивалось экспортом изюма и тюбетеек для помещиков. Были еще офицеры, обучавшиеся в царских военных академиях, мощная волна переводов национальной литературы в советское время… Но ведь этим связи не ограничивались?

– ...Экспорт изюма продолжается. С волной переводов – посложнее. Что-то переводим, больше на «волонтерских» основаниях. Несколько лет назад вышла антология переводов современной узбекской поэзии «Анор – Гранат», которую составил Санджар Янышев. В следующем году, надеюсь, выйдет книга крупнейшего – и в советское время не переводившегося – узбекского прозаика Тагая Мурада. Там будет две его повести: «Тарлан», ее перевели Вадим Муратханов и Герман Власов, и «Люди, идущие в лунном луче» в моем переводе.

– Как сейчас влияет русская культура на культуру стран Средней Азии?

– Есть шлейф той русской культуры, которая была, которая внедрялась, считалась элитарной; на языке того времени – «прогрессивной». В городах, особенно Ташкенте, это еще чувствуется, хотя этот шлейф все более разряженный... Есть какое-то влияние современной русской культуры – массовой, разумеется, но и не массовой тоже – пусть очень узкое.

– А в каких отношениях русская культура с настойчивым экспортом исламской культуры направления, которое иногда называют салафитским, во всяком случае, в определенной степени традиционалистским?

– Думаю, из Узбекистана такого «экспорта» нет, тем более настойчивого... Да и насчет «традиционализма» салафитов можно спорить; традиционны скорее местные суфийские традиции, а они гораздо менее ориентированы на какую-то экспансию, миссионерство. В каких отношениях это с русской культурой? Это всегда – и в колониальное, и в советское время – были две разные вселенные. Русская культура, как она укоренялась в Средней Азии, была прежде всего светской. Иногда даже агрессивно-светской. Скажем, между православием и исламом еще возможен какой-то диалог, пусть непростой, временами конфликтный, но – все-таки возможен. Есть общая религиозная почва, монотеистическая традиция. Если же брать светскую культуру... Хотя и здесь что-то возможно. Скажем, появление какого-то внятного разговора об исламе, о современной исламской философии, который бы шел «изнутри» ислама, но на русском языке, в поле русской интеллектуальной традиции. Мне известны здесь только единичные случаи. Скажем, поэт Сабит Мадалиев, бывший главный редактор «Звезды Востока». Он сам – мусульманин, готовит уже несколько лет новый русский перевод Корана с суфийскими комментариями...

– Кого из писателей и поэтов вы бы рекомендовали для перевода на русский язык или, возможно, когда-нибудь взялись бы перевести сами?

– Тагая Мурада я уже назвал – это писатель уровня Шукшина. Из современных прозаиков – Саломат Вафо, Раимжон Рахмат, Мухаммад Шариф... Что-то из них переводит Саодат Камилова, ташкентская переводчица, но она тоже это делает на добровольных основаниях: переводы фактически никак не поддерживаются. Надеюсь, в Ташкенте со временем появится что-то вроде российского Института перевода или аналогичных фондов в других странах.

– Философское образование, ясно, помогает Абдуллаеву-критику. А писателю?

– Само по себе образование не помогает и не мешает. Помогает опыт. В самом широком смысле – душевный, жизненный, бытовой, социальный. И даже философский... Хотя философия на литературу всегда, еще с античности, поглядывает косо. Это для нее так, игра в слова, софистика...

– В одном из интервью вы сказали: «Хорошо, что писатель сейчас хоть кому-то интересен». Однако ваши романы, поэзия не производят впечатление созданных «хоть для кого-то». Представляется, что у вас есть какая-то глобальная, осознанная цель.

– Какой-то одной цели, тем более «глобальной», нет. Но вы правы, писать роман, если у тебя за душой нет двух-трех «больших» мыслей, смысла нет. Другое дело, что эти цели или мысли для меня самого присутствуют в виде вопросов, и еще не до конца сформулированных. Есть некая интенция – помочь человеку, читателю, найти себя, стать тем, чем он мог бы стать по тому замыслу, который в него где-то вложен. Ведь читатель – это тоже текст, потрясающе сложно устроенный текст, со своим стилем и замыслом. И когда один текст читает другой, возникает то... что, в общем, возникает. Но это – в самом общем плане, ведь читатель очень разный... Было бы смешно, если бы я попытался что-то ему «сообщать», «учить»... Поэтому и не сажусь писать с готовыми идеями. Мне важно, чтобы я сам до чего-то доходил, что-то понимал в процессе написания. Как писал Виктор Франкл, смысл невозможно придумать, его можно только найти. Этим и занимаюсь.


Комментарии для элемента не найдены.

Читайте также


КПРФ получает ответ за "Ельцин-центр"

КПРФ получает ответ за "Ельцин-центр"

Дарья Гармоненко

Возвращение Ленина в город Ревду чиновники оценили в 150 миллионов рублей

0
534
Госидеологию устанавливают поверх Конституции

Госидеологию устанавливают поверх Конституции

Иван Родин

Подрастающие поколения подпадут под бесшовное патриотическое воспитание

0
791
"Вертикальная" Фемида – не для защиты прав граждан

"Вертикальная" Фемида – не для защиты прав граждан

Екатерина Трифонова

Правовые позиции Конституционного суда РФ или игнорируются, или переиначиваются

0
665
Собственное жилье улучшает самочувствие россиян

Собственное жилье улучшает самочувствие россиян

Ольга Соловьева

Количество детей и наличие дачи как признаки благополучия

0
626

Другие новости