Игра в жмурки с читателем. Александру Минкину - 75

В августе Минкину 75. Он – известнейший политический журналист. Автор множества расследований, прославился в том числе «письмами президенту». Но многие любят Минкина и как театрального критика. Недавно у него вышли два романа – о «Чайке» Чехова и о «Евгении Онегине» Пушкина. Это именно романы, они и продаются в отделе русской прозы. Вопросы Александру МИНКИНУ задавал Евгений ЛЕСИН.

– Александр Викторович, вас знают как публициста. Но вы всегда – и в советское время, и сейчас – пишете о театре, о русской и мировой классике. Вам, похоже, и впрямь классика интересней политики?

– Политика стала интересней, чем театр, в исторический момент. Горбачев объявил гласность. Тогда люди просто с ума сошли, слушали целыми днями прямые эфиры со съезда народных депутатов. Так слушали сводки «От Советского информбюро» во время войны. Был всеобщий жгучий интерес к происходящему. Это давно кончилось. И по-прежнему нет ничего лучше, чем в театр ходить и книжки читать.

– Пушкин называл себя, да и был журналистом. Чехов – фельетонист. Вам еще и поэтому они так близки, что во многом схожи с вами?

– Что вы! Газетчик обречен на забвение. Забыв, что сердце есть посередке, в тебя завертывают селедки. Если бы Пушкин не написал «Бориса Годунова», «Онегина», «Полтаву», «Маленькие трагедии» – кто бы сейчас помнил журналиста Пушкина? Не будь пьес Чехова и его главных больших рассказов – кто бы знал фельетониста Чехонте? Если я и «схож» с ними (что очень лестно), то не в журналистике, а в языке да еще в ненависти к пошлости и подлости. Что до моих работ про «Вишневый сад», «Чайку», «Онегина», «Моцарта и Сальери» – это абсолютно случайные вещи. Внезапно в электричке в 1980 году вдруг приходит мысль, что на самом деле происходит в «Моцарте и Сальери», а опубликовал я это спустя 17 лет. Мысль, что в «Онегине» есть кое-что никем незамеченное и стоило бы написать об этом, случайно пришла в голову в 2011 году. Но только через семь лет я начал публиковать фрагменты этой работы. Про «Вишневый сад» я написал, потому что случайный поход на весьма средний спектакль дал повод задуматься над загадкой в пьесе Чехова, которую я никогда не замечал и никто 100 с лишним лет не замечал.

– В «Немом Онегине» вы немало страниц уделяете жанру. То доказываете, что «Онегин» – не роман, а скорее всего дневник, то не дневник, а поэма, то говорите, что все-таки роман.

– Это игра в жмурки с читателем. Только он поверит в роман – а тут вдруг дневник, он туда – а тут поэма. Главное, чтоб было интересно читать. Риск, конечно, есть: кто-то подумает, Минкин спятил – не помнит, что писал на предыдущей странице.

– Ваша книга называется «Роман о поэме». Выходит, у Пушкина поэма, а у вас роман. Тогда где множество сюжетных линий и персонажей в вашем «Онегине»?

– Где множество сюжетных линий? Их миллион. Одна линия: Пушкин – Бенкендорф, другая линия: Пушкин – император, третья: Булгаков и Сталин. Булгаков умоляет Сталина отпустить его за границу и клянется, что вернется, и точно, как Пушкин, получает отказ. Пушкин умолял: отпустите, пожалуйста, ненадолго в Париж, а если нельзя в Париж, то хоть в Китай. Никуда не пустили; он самовольно уехал на Кавказ (не покидая границ империи) и за это получил жуткую выволочку от царя через Бенкендорфа. «Вы обманули!» – написал ему Бенкендорф. Эта угроза означала: еще один раз –и назад в Михайловское, если не в Сибирь. Он же был отправлен Александром I в бессрочную ссылку. Сейчас человек получает двушечку в колонии. А когда Александр Александра сослал в Михайловское, никакой срок не был назначен. Он вышел только благодаря тому, что Николай Павлович, став царем, решил его отпустить. А мог не отпустить. Четвертая линия: Пушкин – Жуковский; потрясающая история жестокой полемики 15-летнего лицеиста со знаменитым поэтом. Вы где-нибудь об этом читали? Пятая: Пушкин – Гоголь и их смешной обмен жанрами, чего никто не заметил. Продолжать?

– Все-таки давайте уточним, что такое пушкинский «Онегин». Потому что у вас это то дневник, то поэма, то роман.

– Пушкинский «Онегин» – его личная забава, ею он забавлялся восемь лет. Сочинять потрясающе интересно. Сюжет-то очень скудный: приехал в деревню молодой человек, в него девушка влюбилась, он ей сказал «нет, спасибо, не надо», а потом случайно на дуэли убил товарища, не хотел убивать, но так случилось; потом он где-то попутешествовал; вернулся, а она замужем, он в нее влюбился, она говорит «нет, спасибо». Все. По сюжету это меньше, чем «Дама с собачкой». Но онегинская строфа – очень строгая форма со сложной рифмовкой. Написать нехитрую историю прозой или хоть четырехстопным ямбом было бы просто. Но соблюдать онегинскую строфу – это адская работа. Пушкин в письме Вяземскому: «Пишу не роман, а роман в стихах – дьявольская разница!» Все цитируют эту «дьявольскую разницу», но хоть один объяснил, в чем дьявольщина? А именно и только в колоссальном количестве работы. Черновики посмотреть – ни одного неперечеркнутого слова. Сейчас ни один человек так не работает ни у нас, ни на Западе. Никто нигде. Я в этом совершенно уверен. Компьютер и клавиатура вообще исключили такое отношение к тексту. Сейчас человек натыкал пальцами какой-то текст и отправил. Он его даже не перечитывает. Получаешь текст (не важно, письмо или материал в газету) такой грамматически грязный, стилистически ужасный, что сразу видно: натыкано.

– В «Немом Онегине» все же можно выделить «героя», это Пушкин-Онегин. И как бы «героиню» – это Лотман-и-Набоков. Вы так задумали?

– Что вы! Лотман и Набоков – почти отцы-основатели. Героиня – это читатель, некая дама под 50, учительница русского, которую я стараюсь соблазнить, вытащить из школы, из учебника и заманить в лес, где на неведомых дорожках следы невиданных зверей; там чудеса, там леший бродит, а дама как увидит лешего – так в обморок.

– Пушкин описал во многом себя, но приписал свои не всегда хорошие мысли и поступки выдуманному персонажу. Зачем?

– Очень многие известные люди: писатели, артисты и т.п. сейчас живут нараспашку. Как эксгибиционисты, обнажаются догола; можете даже и глубже заглянуть, если есть желание, они всё показывают. В начале ХIХ века за такие откровения человека сочли бы идиотом. Назвать публично женщину, с которой у тебя «отношения», – это подлость, независимо от того, замужем она, или вдова, или девица еще пока, или уже нет. Персонаж Онегин ведет себя как Пушкин. Но разница между ними колоссальная, и она не в поведении, не в быту, не в пристрастии к театру, девкам и вину. Она в том, что Пушкин – гений, а Онегин – бездарность.

– Книга называется «Немой Онегин». Это что, его самая главная характеристика?

– Кто-то сказал: «Хорошее заглавие – половина успеха»; может быть, Бродский, не помню. Я думал, как назвать (а Цветаева тут постоянно рядом, потому что «Мой Пушкин»); подумал: может быть, назвать «Мой Онегин». Но сразу стало совестно: он же не мой, он Пушкина. И вот тут я ахнул, у меня мысленно «не мой» написалось в одно слово. Да, он немой. Он закрытый. И не только герой – весь роман закрытый, его надо расшифровывать, раскапывать, как Шлиман Трою откопал, причем не будучи археологом. Я названием очень доволен. Оно пришло опять-таки вдруг и мне страшно понравилось. Но это не про Онегина. Этот заголовок про гений Пушкина. У него в романе главный герой – Онегин. Но если выписать все, что сказал Онегин в романе «Евгений Онегин», получается одна страничка! Глазам не веришь; такого просто не может быть. Возможно, так вообще никогда не было за все века существования романов.

– То есть у Онегина нет слов?

– У него нет речей. Ни одной речи, кроме урока Татьяне: «Учитесь властвовать собой». В финале он должен был бы, как полагается, сказать: «О небеса, где справедливость?!» У него нет лица. Татьяна бледна, молчалива; Ольга, ее сестра, румяна; Ленский – кудри черные до плеч. У Онегина ни одной приметы. Вдобавок он сирота. У Татьяны есть мама, подробно описана биография папы, есть сестра, которая уже после убийства Ленского выходит замуж за улана, есть тетушки в Москве, все с именами, с биографиями, и няня есть, и даже знаем имя ее мужа («мой Ваня моложе был меня, мой свет, а было мне тринадцать лет»). Онегин – абсолютный сирота: матери не было вообще, не упоминается; отец «понять его не мог и земли отдавал в залог» – это все. Как звали папашу? Кем он был? Ничего не известно. И второй сирота в этом романе – Пушкин. Он в «Онегине» упоминает толпу знакомых и друзей: Вяземский, Гнедич, Державин, Шаховской, балерина Истомина, пьяный Дельвиг и др. Но ни отца, ни матери, ни сестры.

– А вообще самые важные и дорогие для вас открытия?

– В книжке «Нежная душа» (про «Вишневый сад») три важнейших открытия. Первое – размер поместья. В «Вишневом саде» купец Лопахин учит, как спастись семье Раневской от разорения. Надо нарезать вишневый сад на участки и сдать в аренду под дачи. Потому что имение заложено и хозяева не могут заплатить даже проценты по кредиту. Я спрашивал разных людей, в том числе актеров, которые играли «Вишневый сад», и режиссеров, которые его поставили: площадь-то какую Лопахин предлагает на участки резать? Самый распространенный ответ: два гектара. Редко кто говорил «пять гектаров», один сказал: «десять». А правильный ответ: 1100 (тысяча сто) гектаров! И написано у Чехова по-русски, достаточно таблицы умножения, чтобы это понять. И это многое меняет. Мы начинаем понимать душевное состояние действующих лиц, потому что, когда они выходят на крыльцо или смотрят в окно, все, что они видят, все до горизонта – это их земля. Совершенно другое ощущение жизни. Это не квартира в человейнике, из окна которой ты видишь соседний дом. Дело не просто в метрах и копейках. Эта арифметика дает понять чувства людей. Вот вам пример: лепта вдовицы. Нищая вдова дала копейку кому-то (лепта – самая мелкая монетка). Но она отдала все, что у нее было. Эта копейка потрясла Христа, вошла в Евангелие, вошла в мировой язык, в мировую культуру. Лепта вдовицы теперь – символ жертвы, когда человек не часть дает, не десять процентов от дохода, как полагается по Библии, а отдает последнее. А кто-то скажет: лепта, какая-то мелочь, как можно об этом писать? Какая-то дама где-то написала: «Минкин своей арифметикой убил персонажей «Вишневого сада». Я подумал: вот дура-то. Я их сделал живыми! А в учебниках они картонные «представители дворянства». Между прочим, если вы откроете пьесу, вы увидите, что персонажи эти замечательные – Раневская, Гаев, дочери Аня и Варя, и заходящий Пищик, и гость постоянный Лопахин – непрерывно говорят о деньгах, на каждой странице «Вишневого сада». Ну скажите тогда, что Чехов – крохобор. Второе открытие – колоссальный подарок, который Лопахин делает Раневской: по нынешнему курсу – миллионы евро, этого тоже никто не замечал. И третье: почему Петя Трофимов, правдолюбец и правдоруб, сначала говорит прямо в лицо Лопахину: «Ты хищный зверь», а в конце пьесы он же говорит: «У тебя нежные и тонкие пальцы, как у артиста, у тебя нежная душа». И никто никогда не спрашивал: почему Петя развернулся на 180 градусов? «Нежная душа» – эти слова Пети стали названием моей работы.

– Вы яростный полемист. Даже на протяжении этого интервью, упомянув об одном из своих открытий, вы припомнили некую специалистку (упрекнувшую вас в том, что вы арифметикой убили чеховских персонажей) и тут же ей возразили. Вам не кажется, что это несколько приземляет вашу работу? Так сильно хочется спорить, доказывать, возражать?

– Сносить личную обиду очень просто. Скажут: ты картавый, ты невежа, ты дурак. Да ради бога, думайте как хотите. Но когда кто-то не понимает, что у меня написано, и толкует это в каком-то отвратительном или просто глупом смысле, то я защищаю не себя, я защищаю текст, свою работу. Заметьте, автор «Онегина» не спускал обид и прямо в романе ответил критикам, не называя их, кстати, по имени. Ответил и в романе, и в примечаниях. Мог бы не отвечать или написать статью «Ответ критикам «Онегина». Но он прямо в «Онегина» влепил примечания. С самого начала, прямо с первой публикации первой главы. Он хотел, чтобы читатель «Онегина» сразу увидел его возражения критикам. Так что у меня есть пример для подражания. Но я вообще-то не спорю ни с кем. Коперник, что ли, спорил с Птолемеем? Он просто опроверг ложные представления о Солнечной системе.

– Новая ваша книга называется «Чайка На воде». «Чайка» – пьеса Чехова, «На воде» – очерк Мопассана. Зачем соединили два названия?

– Персонажи «Чайки» во втором акте вслух читают книгу. Какую – мы не знаем, публика на спектакле слышит всего несколько строк. Появляется Нина Заречная, заглядывает через плечо Аркадиной, у которой на коленях открытая книга: «– Это у вас что? – Мопассан, «На воде», милочка». Сцена продолжается, и никто из публики, и никто из артистов, и никто из режиссеров ни хрена не знает, а что это за «Мопассан «На воде», милочка». Что там написано? Загляните же наконец. Вот я это и сделал. А там, вообразите, о том, как устроен мозг и глаз писателя – именно то, на что Тригорин Нине жалуется: как ему тяжело жить, потому что он писатель, и как устроен его глаз. Никто не удосужился эту книгу прочитать. И значит, не видели, что Тригорин, рассказывая Нине о себе, о своей участи, просто пересказывает Мопассана «На воде». Оставшись одна, Нина эту книжку откроет и поймет, что писатель Тригорин пять минут назад соловьем разливался по чужим прописям. Многие юноши, объясняясь в любви, читают чужие стихи как свои или копируют чьи-то приемы. И вот оказывается, Тригорин – боже мой, боже мой!..

– Вы подробно пишете о Мопассане, о том, что увидел в его очерке сам Чехов. Что прочли в строчках Мопассана персонажи. Мопассан – это же ружье, которое висит на сцене, но не все видят, как оно стреляет.

– Оно там несколько раз стреляет! С первой же реплики. Но похоже, что этой стрельбы никто не видел. Если уж речь идет об открытиях, то у Мопассана в «На воде» есть место, которое Чехов забыть не мог до самой смерти. Шок по-французски – удар. Чехов, читая француза, получил удар колоссальной силы и забыть его не мог. Подробности в книжке. Что до «Немого Онегина», там есть открытия маленькие, забавные, поэтические, структурные. Но есть то, что мне кажется невероятно важным. Финал «Онегина», финал «Метели» из «Повестей Белкина» и финал «Дубровского», и даже финал «Каменного гостя» – один и тот же. Когда это вдруг понимаешь, кажется, что сейчас сойдешь с ума. Боже мой, как это наглядно! И второе: боже мой, а как могли это не заметить?

– Классика – это хорошо и прекрасно, но это слишком «проверено временем». Что вы любите и читаете помимо классики?

– Современная книга и ныне живущий автор – не синонимы. Можете назвать книгу современнее «Бесов»? В книжном магазине перед вами тысячи книг. Можно каждый день покупать новую. Качество ее в 99 случаях из 100 будет чудовищным. А на полке с классикой книги, которые действительно время отобрало: Достоевский, Платонов, Набоков, Томас Манн, Фолкнер, Маркес, Хемингуэй, Булгаков. Человек, что – все это уже прочел? Отобрана временем – это лучшая характеристика. Если книгу продолжают издавать 100, 200, 500 лет (а если взять Евангелие, то почти 2 тысячи, а если взять Пятикнижие, то еще больше) – значит, эта книга феноменальная, раз она так долго не умерла. А то, что сегодня появилось на полке, завтра отправится в макулатуру. Человек, едучи в отпуск, покупает очередную криминально-сексуальную муть. Потом бросает в отеле. В каждом отеле в холле валяются на полке эти оставленные книги: на английском, на русском, на французском. Люди купили, прочли и бросили. Эти полки в отелях – кладбище халтуры и бездарностей, можно поучительный список составить.