Марк Рац
Дело даже не в путанице, царящей среди наших управленцев, смешивающих инновационную деятельность с пресловутым "внедрением".
Художник Александр Кукушкин, "В поисках себя». Источник: каталог выставки художников-графиков "Все в мире относительно", 2005. Политехнический музей
Я следил за ходом дискуссии о российской науке, затеянной Симоном Кордонским на страницах «НГ-науки» (см. номера от 22.04.09, 25.02.09) и на сайте Полит.ру. По-моему, дискуссия в целом оказалась очень результативной и практически важной даже независимо от целей ее инициатора. В связи с этим и хотелось бы выделить несколько моментов, существенных с точки зрения научной политики.
Politics и Policy
Под научной политикой я подразумеваю как взаимоотношения действующих в этой сфере субъектов – государства в лице Министерства образования и науки РФ, Российской академии наук, а по идее и сообщества ученых, – так и линию, проводимую каждым из них (Politics и Policy соответственно). С этой точки зрения необходимо различать собственно (естественную) науку, занятую изучением «устройства природы», и методологию науки (ее философию, науковедение – тут возможны варианты, но это вопрос сложный, и я для простоты буду говорить о методологии), объектом интереса которой является сама наука.
Особенность моей позиции определяется тем, что у меня есть опыт как позитивной научной деятельности (в геологии), так и методологических занятий, которым я посвятил последнюю четверть века. Мой тезис по этому пункту состоит в том, что, хотя разговор шел о науке вообще (точнее, о естественной науке) и о ситуации с российской наукой в особенности, содержание самой дискуссии относится отнюдь не к естественной науке, а к социологии и больше даже к методологии.
Показательно, однако, что на интеллектуальную провокацию Кордонского откликнулись преимущественно ученые-естественники, дав тем самым богатый материал для размышлений методологам, философам или социологам, в дискуссии почти не участвовавшим.
Второй момент касается наших представлений об обсуждаемом объекте, то есть науке, и боюсь, что мой тезис по этому поводу вызовет отторжение многих читателей. Тем не менее я утверждаю, что у нас нет понятия науки и наука пока не представлена должным образом как идеальный объект исследования и теоретизирования. Отсюда проистекают бессмысленные разговоры о «реформировании науки» (может, заодно и искусство «реформируем»?!), отсюда и нерелевантность некоторых прозвучавших в дискуссии заявлений (один пример я рассмотрю далее специально). Мне уже приходилось говорить, что при обсуждении научной политики, да и во многих других случаях необходимо различать как минимум три ипостаси науки.
Это, во-первых, наука как особый исторически сложившийся тип мышления и деятельности, который вряд ли можно «реформировать», «перестраивать» и т.п. Это, во-вторых, наука как особая сфера деятельности, объединяющая множество организаций и учреждений, целиком или частично занятых научной работой. Вот эта сфера может при разумном подходе (его-то и надо в первую очередь обсуждать) перестраиваться сообразно общественным и государственным надобностям. Это, в-третьих, наука как совокупность (а по идее даже система) накопленных научных знаний, как существенный элемент культуры и основа нашей цивилизации. Здесь перемены тоже назрели, но это отдельная тема, требующая особого анализа и обсуждения.
О трех головах
Такое как минимум триединое представление науки отражает ее исторически сложившиеся функции в системе общественного разделения труда. Здесь наряду с многообразными внутренними связями выделяются внешние связи и функции науки, во-первых, в обществе и, во-вторых, в культуре. Прошедшая дискуссия была связана преимущественно с темой науки и общества, но важнейший мировоззренческий момент оказался одним из смысловых центров обсуждения, и я не могу пройти мимо него.
Мне кажется, что Кордонский в принципе прав, когда приписывает массовому сознанию ученых пусть и несколько шаржированное представление о том, что «социальная организация отечественной науки отражает упорядоченность «форм движения материи», усвоенную ими, видимо, из курса диалектического материализма. Они искренне верят в то, что разделение наук на естественную часть и соответственно неестественную соответствует разделению мира на то, что существует помимо людей, и то, что порождается людьми и не является естественным». И далее: «То, что представление о «формах движения материи» отмерло вместе с диаматом, а социальная структура науки, мягко говоря, не такова, как ее представляют ученые, обсуждать, видимо, в научной среде не с кем».
Боюсь, правда, что охарактеризованные представления отнюдь не отмерли, а здравствуют и процветают в научной среде, пусть и в неотрефлектированном и/или закамуфлированном виде. Итак, в этом пункте я поддерживаю тезис Кордонского о неизменности научной картины мира в последние десятилетия, хотя, похоже, смещаю его смысловые акценты. Мне кажется совершенно очевидным, что апелляции к научным прорывам в биологии, как и в любой иной конкретной науке, просто не имеют отношения к этому тезису, поскольку все они выполняются в рамках естественно-научного подхода, который и лежит в основе указанной картины.
Вместе с тем я совершенно не разделяю надежд Кордонского на то, что «может быть, развивающийся кризис приведет к тому, что кажущиеся актуальными┘ проблемы просто перестанут ими быть. Появится другое видение мира, в котором будут иные проблемы». Такие вещи сами не делаются: другое видение мира, другие проблемы появятся только в результате работы нашего интеллекта, которую надо еще специально организовать и провести.
Вернусь все же к теме науки и общества. Хотелось бы выделить один момент, хотя и прозвучавший под сурдинку, но крайне важный для нашей темы. Я имею в виду высказывание Фрумкиной о «разнице между целеориентированной и ценностно-ориентированной деятельностью», которую, дескать, Кордонский отлично понимает. (Речь идет о специфике науки как ценностно-рациональной деятельности.) Заостряю на этом внимание, поскольку тезис этот звучит уже не впервые и, не встречая возражений, грозит запутать все дело.
В самом деле, если полагать специфику науки в ее ценностной рациональности, то что же нам придется говорить о других типах и сферах деятельности, таких, например, как философия или искусство: они разве не имеют ценностной ориентации?! Мой тезис по этому пункту состоит в том, что любая профессиональная деятельность, в том числе и наука, имеет свои особые ценности. В случае с естественной наукой это – ценность познания законов природы. Сам по себе этот факт важен, но он относится к понятию профессии вообще и ничего не добавляет к прошедшей дискуссии. Как и любой другой человек, ученый совершает действия (поступки), имеющие самые разные ориентации.
Выпутаться из инноваций
Наиболее актуальным кажется момент, касающийся так называемого «инновационного развития» (пишу в кавычках, поскольку, на мой взгляд, никакого другого развития в обществе не бывает) и соответствующих требований государства к науке. Кордонский справедливо замечает, что «чаще всего непонятны ни потребности государства (нет госзаказа), ни что такое его инновационное развитие». Но важнее другое: инновации и «инновационное развитие» обеспечиваются наукой (как в не меньшей мере проектированием или изобретательством), но дело это и даже, если угодно, обязанность совсем не ученых, а предпринимателей, управленцев и политиков.
Так что, как бы ни относиться к науке вообще и российской науке в особенности, но здесь государство, грубо говоря, валит с больной головы на здоровую. Или, скажем мягче, с одной больной головы на другую – об этом «НГ» уже писала в статье «От редакции» 26.05.09.
Причем здесь дело даже не в путанице, царящей среди наших управленцев, смешивающих инновационную деятельность с пресловутым «внедрением». Какая бы стратегия ни использовалась при задействовании новшеств в функционирующие системы деятельности, эта работа в принципе не научная, нацеленная не на познание нашего мира, а преобразовательная, направленная на его изменение и перестройку. Именно такая, которая в методологии называется «деятельность над деятельностью», и ровно то, что Шумпетер еще сто лет назад квалифицировал как предпринимательство в отличие от бизнеса вообще.
Для понимания сказанного полезно вернуться к понятию науки. Как отмечал еще в 1970-х годах Георгий Петрович Щедровицкий, в силу высокой престижности и статусности науки к ней стали относить очень многие и весьма разнообразные занятия. В том числе по своему типу не имеющие с наукой в точном значении слова ничего общего. Наукой в итоге часто называют сложное хозяйственное образование, для которого, как я понимаю, Дмитрий Рубвальтер предложил недавно специальный термин «научно-инновационный комплекс», включающий наряду с наукой как минимум еще упоминавшиеся проектную и изобретательскую деятельность. При этом, однако, важно понимать, что проектирование или изобретательство – занятия, диаметрально противоположные науке: наука изучает то, что есть, а проектируют и изобретают то, чего нет. Эдисон не был ученым, а Бор или Эйнштейн ничего не изобретали.
В заключение укажу еще на две темы, которые даже не включаю в список «моментов», поскольку, будучи едва затронуты в дискуссии, они в некотором смысле обобщают все сказанное выше, но предполагают вместе с тем развернутое обсуждение. Это требующая в данном контексте коренного переосмысления тема прикладности и фундаментальности науки, о которой мне уже приходилось говорить в «НГ-науке». А также «вечная» тема соотнесения естественных и социогуманитарных наук.
По своей роли в обществе фундаментальная в общепринятом пока значении слова наука некоторым образом аналогична библиотекам и музеям: держать их на голодном пайке можно, хотя и не нужно, но совсем уморить вроде бы даже никто не предлагает.
Остается заметить, что некоторые вопросы, поднятые в дискуссии и частично артикулированные выше, имеют, как говорится, судьбоносное значение не только для российской науки, но и для России: либо она перейдет на инновационные рельсы, а для этого абсолютно необходимы открытые дискуссии вроде прошедшей, либо останется ресурсным придатком и интеллектуальным нахлебником Запада.
