Юрий Соломонов
Интернационализм. Только очень наглядный. Фото РИА Новости
Хочу заметить, что для участия в чужой беде бытового интернационализма вполне достаточно. Когда почти полвека назад в Узбекистане случилось страшное землетрясение, мои двоюродные братья Володька и Юрка отправились из Сибири отстраивать Ташкент. По семейным преданиям, старший из них, прошедший армию без отлучек на исполнение интернационального долга, сказал просто: «Я же шофер. Как не помочь! Может, там и женюсь». Младший под эту фразу уже собирался и только пискнул: «А я вообще еще нигде не был!»
Видно, они со своим бытовым чувством долга там отличились, понравились и потому прижились. Как многие из тех, кто поехал поднимать Ташкент.
Я же увидел этот город уже во всей красе в иные годы. Это была пора, когда советская власть проводила в Ташкенте кинофестивали стран Азии, Африки и Латинской Америки. Подтягивала, так сказать, развивающийся кинематограф дружественных нам тогда стран.
В холле главной гостиницы узбекской столицы царил дух государственного интернационализма. Он состоял из таинственных ароматов от парфюма индийских киноактрис, запаха кубинских сигар и все перебивающего аромата узбекского плова.
Сообразительность идеологов от культуры в ту пору проявлялась лишь в одном – в выборе места таких встреч. Ташкент, Баку, Тбилиси… Это были не места, а почва, на которой взаимопонимание вырастало без всяких пропагандистских добавок. То количество естественного гостеприимства просто заглушало потуги официозного интернационализма.
Правда, утверждать, что Ташкент в ту пору был сплошным раем для интернационалистов, я бы не решился. Помню, на приеме, который проходил на территории «Узбекфильма», я стоял в очереди к огромному казану, из которого всем раздавали восхитительный плов. Ко мне пристроился какой-то местный человек. Сказал, что ему известно, какую московскую редакцию я представляю, сообщил о том, что наш собкор в Ташкенте – его большой друг. Потом после паузы: «Они с братом очень хорошие журналисты, очень их люблю, недаром их в Москве заметили. Но только хочу сказать, что они не узбеки. Таджики они! А может, даже бухарские евреи...»
Но в таком фестивальном Вавилоне подобная «информация» тонула в море прекрасных встреч, эмоций, ситуаций. И вот на одном из брифингов со мной рядом оказалась полная чернокожая женщина, которая вначале громким заразительным хохотом реагировала на шутки ведущего. А потом встала и предварила свой вопрос словами: «Я – Лия Голден, от Министерства культуры...»
Если в ее русской речи и был какой-нибудь диалект, то скорее всего рязанский или вятский. Но когда она села, я не мог не спросить, какое-такое министерство. Выяснилось, что работает она в Институте Африки в Москве, но от Минкульта СССР участвует не только в ташкентских кинофестивалях, но и ездит с комиссиями по всей стране.
«Представляете комиссию во главе со мной где-нибудь в сибирской глубинке? Открывается дверь в кабинет председателя горисполкома, и вхожу я – чернокожая, вся в белом: «Мы – комиссия Минкульта. На всякий случай, чтобы вы не волновались: перед вами бывшая супруга революционера и первого премьер-министра Занзибара. Его звали Ханга Абдула Кассим. Мы познакомились в Москве, где он служил дипломатом. Премьером Занзибара, как и моим мужем, он был недолго. Как муж он был чудовищно ревнив. А когда я узнала про его четырех любовниц, он сказал, что ему их подарили. Как революционер он был не менее активен. Потому и оказался во время военного переворота в Танзании, где его убили в тюрьме. Я, беременная Леной, еле унесла тогда из Африки ноги. И вот я перед вами, товарищ предисполкома. Давайте работать!»
«Беременная Леной» – это она о любимой дочери, которая потом стала Еленой Хангой, журналисткой, телеведущей, умницей и спортсменкой. Но история явления Лии Голден провинциальным российским бюрократам – это лишь следствие той истории, которая начиналась гораздо раньше. И тоже на просторах советской Средней Азии.
 |
| Лия Голден в Институте Африки. Фото РИА Новости |
Мне кажется, от этой песни всемирного братства поедет крыша у любого сторонника ку-клукс-клана. Тем более что такую гармонию сочинил афроамериканец Лэнгстон Хьюз – поэт, прозаик и драматург. Выходец из бедных слоев, в Советский Союз он приехал уже литератором в 1932 году. С ним прибыли еще несколько чернокожих соотечественников, чтобы принять участие в съемках советско-американского фильма. Однако спонсорам в США антирасистская концепция картины показалась слишком надуманной.
Киногруппа распалась. Несмотря на известную американскую толерантность, отдельные чернокожие киношники на всякий случай осели в СССР. Хьюз же решил просто попутешествовать по Средней Азии. Пройдет некоторое время, и в одной из его книг появится удивительная история о том, как на жарких просторах Узбекистана он набрел на беленький домик, источавший запах жареной индейки и звуки негритянского блюза.
В этом домике периодически жил и занимался выведением новых сортов хлопка американский коммунист Оливер Голден. Книга Хьюза с описанием той встречи называлась «Негр смотрит на советскую Среднюю Азию». Но Оливер смотрел на СССР шире. Впервые он объявился у нас еще в 1924-м. Как рассказывала Лия, его друг, видный начальник в Коминтерне, определил Оливера в Коммунистический университет трудящихся Востока, готовившего кадры для мировой революции. Голден учился и одновременно работал – водил по Москве знаменитый трамвай «Аннушка».
Потом уехал в США, а в 1931-м вернулся вновь, но уже в Ташкент. Причем с женой, польской еврейкой Бертой Бялик, первой американской коммунисткой, вышедшей замуж за чернокожего (из-за этого брака от нее отказалась вся родня). Оливер привез с собой еще 15 семей. По его мнению, Узбекистан со своими хлопковыми полями и климатом больше подходил для афроамериканцев.
Голден так хорошо работал, что стал даже депутатом Ташкентского горсовета. Лия вспоминала, что у него был револьвер, с которым он не расставался. Потому что мировая революция, может быть, где-то уже и протекала. Но ему была важнее селекционная станция, куда могли заглянуть остатки каких-нибудь шальных басмачей.
«Не знаю, что там у папы было с Коминтерном, – улыбалась дочь,– но он был великим агрономом. Не зря же его портрет висит в Национальном музее в Ташкенте».
Когда в 1940 году он умер, ей было шесть. В школе она занималась усиленно музыкой и теннисом, стала даже чемпионкой Узбекистана. Потом была Москва, исторический факультет МГУ. В одном общежитии с ней жила скромная семейная пара Михаил и Раиса Горбачевы. Спустя годы по Москве будет ходить «новость», от которой Лия просто не уставала веселиться: журналистка Елена Ханга была объявлена дочерью Михаила Сергеевича.
В 1959 году, во времена хрущевской оттепели, она приложила много сил, чтобы в Москве появился Институт Африки, в котором затем проработала 40 лет. И что интересно, ее все время пытались выжить из этого института. Оказалось, что начальство пугала непохожесть Лии. «Я же не была членом партии, не имела отношений с КГБ. Да еще дружила с дочерью Сталина Светланой Алилуевой».
Застал я и бабушку Берту, маму Лии Оливеровны. В их московской квартире старая американская коммунистка занимала маленькую комнату, в которой я заметил несколько телевизоров. Видно, ей хотелось видеть советскую жизнь во всем доступном тогда информационном диапазоне. Она так строго расспрашивала меня по вопросам межнациональных отношений, что я понял, почему у ее еврейских родителей не было ни единого шанса пресечь брак Берты с чернокожим Оливером.
6 декабря будет три года, как Лия Голден ушла из жизни. Ей было 76.
Жалко. У нее было еще много планов и идей. В 60 она совершила только – свой первый прыжок с парашютом...
