Вардван Варжапетян
|
|
Свою первую операцию по трансплантации Владимир Демихов сделал на пятом курсе биофака МГУ, в 1940-м. Фото РИА Новости |
Вот очередные истории из моего собрания.
***
Демихов Владимир Петрович (1916–1998) – хирург. Великий хирург. Живи он во времена братьев Козьмы и Дамиана, лечивших больных без мзды (за что прозвали их бессребрениками – с них и началось это слово) и первых трансплантологов (они пришили ногу от негра безногому христианину, за что и были казнены при императоре Диоклетиане), – и он был бы по праву святым. Да для многих людей (и для меня) он и есть святой. А мучений, утеснений ему хватило.
15 февраля 1978-го я пришел к Демихову для интервью. Его лаборатория помещалась в Институте скорой помощи имени Склифосовского, там же и кабинетик Владимира Петровича: тесный, убогий, пропах псиной; стол, стулья, окно, сейф, на сейфе – плюшевая собака с оторванной головой (подарок и символ его фантастических опытов, его собак с двумя головами). Заметив мой взгляд, говорит: «Голова-то была пришита, да плохо. А я первую операцию сделал студентом на пятом курсе биофака МГУ, в 1940-м: пересадил сердце собаки в пах, получилась собака с двумя сердцами. Через три дня меня взяли в армию». До этого (в 1937-м) студент Демихов создал первую в мире модель искусственного сердца.
Он, военврач, прошел всю войну. Диссертацию «Методические и теоретические основы пересадки сердца, легких и других органов (экспериментальные исследования)» защитил в 1956-м: «20 минут – как кандидатскую, 20 – как докторскую».
Демиховскую диссертацию одновременно издали в Москве, Берлине, Нью-Йорке, Мадриде. Открывалась новая глава в истории медицины: трансплантация.
Он был не первым на этом пути, но он продвинулся дальше всех.
Рослый, большой, в очках, углы рта опущены, как на трагической маске, взгляд отрешенный – ему не до меня. Я знаю, что года три назад умер его брат, генерал армии Штеменко (отец Демихова и мать Штеменко – родные брат и сестра). Старший брат перед смертью шутил: «Что ж ты, знаменитый экспериментатор, не можешь заменить больной желудок на здоровый?»
Но и великие врачи иногда бессильны. Пересадить можно любой орган, но организм отторгает чужое. Разрушить барьер несовместимости – вот что стало великой задачей для Демихова.
Разбираю каракули в давнем журналистском блокноте, читаю, что сказал Демихов: «Нет организмов, где кровь одной группы, а ткань другой». Не понимаю сути этих слов, но чувствую в них необыкновенно важное. Просить объяснить? Тут же записан его телефон: 221-20-10. Но слишком долго я собирался, опоздал.
Интересно, читал Владимир Петрович «Собачье сердце»? Булгаков ведь сам был хорошим врачом и много интересовался пересадкой органов. Вот запись в дневнике Елены Сергеевны Булгаковой: «25 декабря (1933 года). К 4 часам заехала в Театр за М.А., поехали на Якиманку в Институт переливания крови. Брюхоненко очень жалел, что не может показать оживление отрезанной головы у собаки – нет подходящего экземпляра».
Давно уже в том здании Института переливания крови – посольство Франции. В бесконечный раз удивляюсь: тесен мир! Как близко Большая Якиманка, где пробежало мое детство, и «Склифосовский» с лабораторией Демихова, собаки профессора Сергея Сергеевича Брюхоненко (1890–1960) и плюшевая собачка доктора Демихова.
***
|
|
Глеб Кржижановский дожил до анекдотов про Ленина–Сталина. Фото с сайта www.mosenergo-museum.ru |
Конечно, Глеб Максимилианович не был моим знакомцем – я и видел-то его всего два раза: выходит из черной «Волги», поднимается по ступенькам – маленький, сухонький, в черной академической шапочке, с седенькой бородкой, чуть клонит голову на приветствия сотрудников. Один раз и я с ним поздоровался. Ему было 86 лет. Молодым, говорят, был красивым.
Есть знаменитая фотография (1897): восемь членов «Центрального кружка» сфотографировались на память перед ссылкой в Сибирь; главный, конечно, молодой, уже лысый Ленин; справа сидит Юлий Мартов (эмигрировал в 1920-м, умер в Стамбуле в 1923-м), слева – Кржижановский, еще левее – Василий Старков (умер в 1925-м), за ними стоят: Александр Малченко (расстрелян в 1930-м как «американский шпион»), Анатолий Ванеев (умер в ссылке в 1899-м), Петр Запорожец (сошел с ума, умер в 1905-м), Павел Мостовенко (расстрелян в 1939-м).
Однажды Ленин спросил Кржижановского: «Знаете, какой самый большой порок человеческий?» И сам же ответил: «Дожить до 50 лет».
Глеб Максимилианович дожил до 87. Дожил даже до анекдотов про Ленина–Сталина. Хотя анекдоты про вождей народ слагал и при их жизни. Вот анекдот 1939-го. Сталин выступает на XVIII съезде партии. Вдруг кто-то чихнул. «Кто чихнул? (Молчание.) Каждого 10-го – на 10 лет в лагеря! (Отсчитали, увели.) Кто чихнул? (Молчание.) Расстрелять каждого 10-го! (Отсчитали, увели.) Кто чихнул?» Встает Кржижановский: «Я». Сталин: «Будьте здоровы».
А вот уже не анекдот, а быль. В плетеное кресло, где сиживал Ленин, когда бывал у Кржижановского в его замоскворецкой квартире, больше никому нельзя было садиться, даже сам Глеб Максимилианович не садился. Парадный вход, которым в гости к нему входил Ленин, был закрыт; Кржижановский пользовался черным ходом, для прислуги. Много раз академику предлагали новую квартиру, но он и слушать не хотел: «Да ведь здесь же был Ленин!»
***
|
|
Милица Нечкина была болельщицей «Спартака», но страшно не это. Фото с сайта www.msu.ru |
Мне бы, дураку, раз была такая возможность, спросить ее не про футбол, а про 1937 год, когда 100-летие гибели Пушкина отмечали как всенародный праздник. Мой давний знакомый Павел Бунин стал тогда победителем конкурса детских рисунков за иллюстрации к «Руслану и Людмиле». Он и рассказал мне анекдот, как к 100-летию гибели Пушкина объявили конкурс на памятник Александру Сергеевичу: 3-ю премию получил «Пушкин с томиком Сталина в руках»; 2-ю – «Сталин с томиком Пушкина в руках»; 1-ю – «Сталин с томиком Сталина в руках».
Анекдот анекдотом, а литературовед Юлиан Оксман (1895–1970), бывший в 1933–1936 годах директором Пушкинского дома, получил восемь лет лагерей «за попытку сорвать Пушкинский юбилей».
Еще печальнее могла бы стать судьба другого человека. Нечкина готовила доклад для торжественного заседания Академии наук (1937). Вот она поднимается на трибуну, смотрит в притихший зал и говорит: «Пока здесь находится потомок убийцы Пушкина, я не могу начать доклад». Собравшиеся озираются, поражены: кто же этот злодей?!
Оказывается, это нейрохирург Андрей Андреевич Арендт (1890–1965) – правнук лейб-медика Николая Федоровича Арендта (1785–1859), хирурга выдающегося, сделавшего все (как и другие врачи, приглашенные к смертельно раненному Пушкину), чтобы спасти поэта.
И пришлось потомку доктора Арендта выйти вон. Он понимал, что его позорным изгнанием с собрания Академии наук дело не кончится, – год-то 1937-й! Он идет к своему учителю Николаю Ниловичу Бурденко, возглавлявшему Центральный нейрохирургический институт, где Арендт был главным врачом, рассказывает о случившемся. Бурденко звонит наркому внутренних дел Николаю Ивановичу Ежову, которого он лечил, и просит принять по срочному делу. Нарком выслушивает историю про вздорное обвинение Нечкиной и пожимает плечами: «Ничем не могу помочь… Хотя вот что: посоветуйте этому вашему доктору поскорее куда-нибудь исчезнуть из Москвы». Слава богу, в тот раз все обошлось.
Вот о чем мне надо было спрашивать Нечкину. Но ничего этого я тогда не знал. И не спросил.
комментарии(0)