Медленно, но уже не печально

театр, премьера Актеры довольствуются радостью общения друг с другом на сцене. Сцена из спектакля «Бабьи сплетни».
Фото Михаила Гутермана

Александр Галибин, худрук Театра имени К.С.Станиславского вполне может претендовать на звание стахановца: едва переехав из Петербурга в Москву, с начала сезона он выпускает уже четвертую или даже пятую премьеру. Тем не менее: комедия Карло Гольдони «Бабьи сплетни» - первый спектакль, который он сам, от начала до конца поставил на большой сцене театра. «Бабьи сплетни», несмотря на такое вот несколько не дружелюбное название – из тех пьес, которые годятся для сплочения коллектива. Стремительная итальянская комедия из жизни старого итальянского города, бытовая история, с ссорами, примирениями, путаницами, поисками отца и счастливой, разумеется, развязкой, где герои женятся и мир, пусть и не на долго, пусть на время воцаряется во всем мире. Крики, шум, беготня┘ Для такой легкомысленной пьесы – к этому уж нас приручил театр ХХ века – умений требуется даже больше, чем для какой-нибудь большой пятиактной трагедии. Как бы то ни было, эти «Бабьи сплетни» выходят после Стрелера, после других┘ Хотя одного Стрелера достаточно, чтобы режиссер, прежде чем взяться за пьесу, простую на первый, на второй и третий взгляд, глубоко призадумался. И вышел к актерам, имея на руках один, а еще лучше четыре-пять козырей. Трудная, конечно, задача, но что делать, - театр требует чудес. Судя по первым спектаклям, Галибину удалось завести актеров, как часовой механизм, как заводную игрушку. Драйв есть и актерам, это видно самим нравится бегать, прыгать, в бешеном темпе обмениваться разговорами, ругаться, мириться, кувыркаться, словом, делать все то, что им предлагают Галибин и хореограф Эдвальд Смирнов. Из «волшебных помощников» - один арлекин, клоун на сцене, огромная кукла – на всю сцену, голова упирается в колосники (сценограф – Игорь Нежный). И больше – ничего. Но эта кукла – настоящая марионетка, крутит головой, даже рот открывает и закрывает, ногами сучит, управляемая и актерами и рабочими сцены (что само по себе – подвиг, и рабочих сцены, и, конечно, режиссера спектакля, сумевшего склонить монтировщиков к жизни в искусстве). Полина Райкина, Евгений Самарин, Константин Богданов, Лера Горин, Анна Капалева, Людмила Халиуллина – те, кто уже видно, понял, в чем дело, зачем и кому это нужно. Но что мешает, что не позволяет радости (а в театре, это видно, спектакль радует всех или почти всех – во всяком случае всех, кого эта история касается) быть полной. Некоторая, если можно так сказать, недостаточность фантазии. Да: время от времени возникает ощущение – особенно в первой половине спектакля – что все, кто на сцене, вполне довольствуются радостью общения друг с другом. И забывают, как важно, чтобы эта радость перелетала через авансцену в зал. Актеры начинают вдруг щебетать на итальянском. В зале итальянским владеют немногие, хочется верить, что актеры произносят незнакомые им слова, чисто и грамотно, как Гольдони прописал, но – перевода всё нет и нет, и причин, по которым так же внезапно актеры вдруг переходят на русский так и остаются для публики не проясненными. Наконец – зачем? Для ритма, который в итальянской речи, кажется, задан наперед, стремительный, в даль зовущий? В какие-то минуты шум на сцене и беготня затмевают все, так что слов не разобрать. Им там весело, публике в эти мгновения – не очень. В зале снова возникает ощущение, что про них «там» забыли. Наконец, в начале второго действия два арлекина (Константин Богданов и Лера Горин) принимаются искать среди публики настоящего отца героини Кеккины (удача молодой Полины Райкиной, у которой ритм и дух Гольдони, такое впечатление, - в крови). Два человека оказались отзывчивыми и вышли на сцену. Что с ними делать дальше актерам не сказали. И они, немного поговорив меж собою, просто-напросто ушли со сцены! Потом, когда они вернулись, они сумели несколько реабилитировать и себя, и театр, но эти несколько минут театром были проиграны, если воспользоваться футбольной терминологией, с сухим счетом. Скорее всего, такое больше не повторится. Но вот – случилось так.