В последнее время президент и глава правительства часто докладывают обществу о позитивных результатах своей работы в сфере здравоохранения – о сокращении смертности вообще и о сокращении материнской и младенческой смертности в частности. Такая статистика должна убедить нас, что бюджетные деньги расходуются не впустую и дела в отечественной медицине пошли на лад. «Показатели по младенческой смертности с 2006 по 2010 год снизились на 30%, а по материнской смертности – почти на 15%», – сообщил Дмитрий Медведев 30 мая 2011 года на заседании комиссии по приоритетным национальным проектам. О сокращении смертности не раз говорил и Владимир Путин: «На 2,9%, по-моему, выросла у нас рождаемость, на 3% сократилась смертность».
Между тем позитивная статистика, о которой говорят Медведев и Путин, имеет и оборотные стороны, о которых громко говорить, как правило, не принято. Прежде всего материнская смертность устойчиво сокращалась и сокращается многие годы – причем задолго до появления приоритетного нацпроекта «Здоровье» или раздачи так называемых родовых сертификатов. Этот показатель и снизился с 54,8 до 41 случая на 100 000 родов в 1997 году и 2001 году соответственно. Но даже если приоритетный нацпроект действительно помог нам еще быстрее снижать риски осложнений при родах, то это вовсе не доказывает эффективность таких бюджетных расходов. Ведь случаи материнской смертности это довольно редкое явление – всего лишь несколько сотен случаев в год на всю страну. Для сравнения: за прошлый апрель одна только ишемическая болезнь унесла в сто раз больше жизней, чем вся материнская смертность за целый год. За тот же самый апрель от пневмонии и туберкулеза страна потеряла почти в десять раз больше граждан, чем уносит материнская смертность за год. Поэтому, сколько бы бюджет ни выделял средств на родовые сертификаты, эффект от этого финансирования можно будет разглядеть разве что через два микроскопа.
За общей позитивной статистикой младенческой смертности также скрывается множество тревожных тенденций. За январь–апрель 2011 года число умерших детей младше года снизилось в среднем по стране на 7,8%. Но как объяснить, что за тот же период младенческая смертность в Орловской, Новгородской, Томской и Ивановской областях подскочила более чем в полтора раза? Разве можно говорить о качественном прогрессе детского здравоохранения, если показатели младенческой смертности от сепсиса в 2011-м выросли на 75%, а смертность по причинам других инфекционных и паразитарных болезней выросла за год на 20%? Разве говорит о прогрессе детского здравоохранения тот факт, что в 2011 году почему-то удвоилась младенческая смертность по классификации «другие болезни органов дыхания»?
Не менее противоречиво выглядит и статистика взрослой смертности. Так, за четыре месяца 2011 года смертность от кишечных инфекций подскочила на 50%. Одновременно во многих областях Центральной России смертность от болезней органов дыхания выросла за год на десятки процентов: в Ивановской области – на 48%, в Курской области – на 36%, в Московской области – на 14%, в Ярославской – на 19% (данные Росстата за январь–апрель 2011 года). Такую тенденцию можно было бы объяснить последствиями катастрофических пожаров прошлого лета. Но рост потерь от болезней органов дыхания отмечен не только в регионах-погорельцах, а по стране в целом.
Заметим, что вне парадных отчетов чиновники способны трезво оценивать реальное состояние дел здравоохранения. Так, в феврале этого года глава Минздравсоцразвития Татьяна Голикова критиковала состояние дел в столичной медицине, ссылаясь на неэффективность диспансеризации и высокую нагрузку на каждого врача, которая не позволяет ему внимательно относиться к каждому пациенту. В результате в столице, по словам Голиковой, отмечен рост смертности по тем причинам, по которым в среднем по стране наблюдается ее снижение.
Михаил Сергеев 
Дарья Гармоненко 