Георгий Бовт
Кризис в проекции: гигантские скидки и наличие огромного количества оптовых покупателей еще не гарантия финансового успеха.
Фото Reuters
На фоне разразившегося всемирного кризиса нет недостатка в комментариях относительно «конца либерализма», а также рассуждений на тему о том, каков будет мир «после Америки». Однако мало кто осмеливается дать прогноз относительно результативности лихорадочно применяемых антикризисных мер как в отдельных странах, так и по миру. Уж тем более мало кто может заглянуть в послезавтрашний день. А заглядывать туда придется не только американцам, заварившим всю эту кашу, но и нам – после того, как мы оценим эффективность принятых у нас «пожарных мер».
Благополучие зашкаливает
Ключевой вопрос – о роли государства. Так, американское государство с каждой неделей все глубже входит в рынок, пытаясь его спасти. Власти США (а также и ЕС) оперативно принимают решения по национализации корпораций, еще недавно считавшихся столпами «свободной рыночной экономики». Вторжение в экономику осуществляется иногда без оглядки на парламентские церемонии, согласно которым (а это каноны демократии) всякое выделение денег исполнительной властью должно быть предварительно одобрено законодательной. Из свежих регулятивных мыслей – спасать за госсчет всю автомобильную промышленность США. Если идею воплотят в жизнь, это подбросит новых аргументов российским лоббистам поддержки отечественного автомобилестроения. Хотя «дьявол – в деталях»: знак равенства между АвтоВАЗом и General Motors ставить вряд ли можно, а вот на транспарентности принимаемых мер можно было бы сосредоточиться.
На протяжении 40 последних лет экономика США развивалась по восходящей, с несколькими непродолжительными падениями, не идущими в сравнение с Великой депрессией 30-х годов прошлого века.
Обыватели получили такое разнообразие товаров и услуг, о котором раньше не могли мечтать самые пылкие фантасты. Цены на эти всевозможные товары, электронику, машины, «геджеты», жилье и чудеса компьютерных технологий постоянно снижались в относительных величинах к общему достатку граждан, породив в том числе такой феномен, как «избыточное» потребление, потребление «напоказ».
Цена демократии
Современная экономика США – супермаркет, где один сезон скидок сменяет другой. Это потребительский рай, предпосылки которого – жесточайшая конкуренция производителей уже в глобальном масштабе, где конкурентное преимущество создается путем сокращения социальных и медицинских страховок (система социальных гарантий в последние десятилетия ослабла капитально), за счет ликвидации профсоюзов как договороспособной силы, за счет роста разрыва между богатыми (успешными) и «лузерами», за счет резкого повышения рисков для наемных работников потерять свои места.
В России в последние годы потребительский рынок тоже начал развиваться в этом направлении. И это отчасти породило мысли о том, что сформированное в новых потребительских условиях поколение «нового российского среднего класса» постепенно начнет формировать не только потребительские, но и некие качественно новые политические, общественные ценности. Этого почему-то не произошло.
Потребительский рай, оказывается, не тождественен демократии. И в какой-то момент на фоне расцвета потребительского капитализма (и торжества потребителей) начинает проявлять себя упадок демократии как формы управления обществом. То есть выигрыш потребителей оборачивается проигрышем их уже как граждан.
В то время, когда покупатели получали все большее и большее товарное изобилие, общественные институты, призванные регулировать общественные и экономические процессы во имя общественного блага, деградировали. Дерегулирование, поставленное во главу угла, перешло некую качественно важную черту «невозврата». При этом вопросы относительно оптимальных путей достижения того самого общественного блага, на фоне поблекшего образа «американской модели», во весь рост встают перед остальным миром – в том смысле, что нужно искать некие новые общественные, политические формы и методы. Более чем актуален этот вопрос и для России, которую нынешний кризис застал в стадии неокрепших, не сформированных до конца общественных институтов.
Супермаркет денежных пузырей
Фондовый рынок тоже стал огромным супермаркетом со скидками. 40 лет назад акции держали не более 5% американцев, теперь – почти половина, а с учетом всевозможных пенсионных и паевых фондов наберется под две трети, связанных с тем, что происходит на фондовом рынке. Конкуренция за «покупателя-инвестора» обостряется настолько, что создает все предпосылки для надувания финансовых «пузырей». Еще лет 10 назад средняя продолжительность держания акций составляла в США два года, теперь она сократилась до шести месяцев – такой показатель аналогичен «зеленому» российскому рынку.
Регулятивные органы, по сути, спасовали перед напором алчных биржевых финансовых спекулянтов, которые стали безответственно жонглировать новейшими финансовыми инструментами. Бывший председатель Федеральной резервной системы США Алан Гринспен недавно публично «покаялся» – за то, что переоценил возможности саморегуляции рынка и недооценил «алчность» инвестиционных банкиров.
Топ-менеджеры корпораций, демонстрирующие способность показывать для инвесторов (покупателей в финансовом супермаркете) блистательные ежеквартальные отчеты, стали получать астрономические бонусы: еще лет 30 назад разрыв в доходах «топов» компаний со средними доходами работников в той же компании в восемь-девять раз считался неприлично большим. Сегодня разрыв в 100 раз, а то и в 1000 раз – норма. Глава обанкротившегося осенью инвестбанка Lehman Brothers Ричард Фулд по прозвищу Горилла, оставивший после себя за банком долговых обязательств чуть ли не на 400 млрд. долл., получил по итогам 2007 года бонус 22 млн. долл. – за «отличные результаты» в работе. Банк закончил прошлый год с прибылью в 4,2 млрд. долл. И менее чем через год – «схлопнулся».
Топ-менеджмент этого же банка за два дня до банкротства перевел на свои счета из лондонского офиса 8 млрд. долл., из которых 2,5 млрд. долл. было заранее зарезервировано на «золотые парашюты» топ-менеджерам банкрота. Подобное стало нормой нынешнего рынка. Люди биржи стали воплощением безответственного спекулятивного поведения, они не отвечают за свое сверхрискованное поведение по надуванию «пузырей» ни перед кем. Такие истории – типичные. И не случайно одним из главных сюжетов обсуждения путей спасения финансовых институтов в США и Европе стала тема ограничения бонусов топ-менеджменту. Под давлением общественности в принятый в октябре Конгрессом США план «спасения» финансовых рынков ценой в 700 млрд. долл. было добавлено положение об ограничении бонусов для руководителей тех компаний, «плохие долги» которых собирается выкупать государство. Но в первоначальном варианте этого положения, что примечательно, не было! Получается, проблема «несправедливого» (это важное, ключевое слово, из лексикона скорее «социалистического») разрыва в доходах признана в ведущих развитых странах мира.
Или взять знаменитые крупнейшие ипотечные операторы Fannie Mae (учреждена правительством США в 1938 году) и Freddie Mac (в 1970-м). То обстоятельство, что правительство, по сути, выступало гарантом по операциям этих ипотечных институтов, толкало их на все более рискованное кредитование. Если в 2003 году так называемые subprime mortgages (высокорисковые ипотечные займы) составляли не более 8% рынка, то уже к 2006 году (когда начались проблемы на ипотечном рынке) – уже 20%. Люди закладывали и перезакладывали свои ипотечные долги, брали новые «повышенные» долговые обязательства, покупая уже более дорогие дома, при этом и заемщики, и банки-операторы были уверены, что Fannie и Freddie в конечном счете выкупят все. И люди получили возможность покупать дома за 150 тыс. долл., имея на первоначальный взнос не более 10, а то и 5 тыс. Дома в конечном итоге стали продавать просто под уплату процентов, без выплаты «основной суммы». Как всякая пирамида, такая схема не могла не рухнуть.
Буш, Сорос и Маркс
Осенью этого года правительство США, до того отстранявшееся от «чрезмерного» регулирования, начало демонстрировать намерения спасти – «выкупить» – чуть ли не любых сколь-либо крупных проигравшихся игроков – в силу их якобы большой «социальной значимости». В рамках капиталистической экономики как будто отменили такой институт, как банкротство.
Весной текущего года речь шла всего лишь о вбрасывании краткосрочных денежных кредитов на рынок во имя повышения банковской ликвидности (к аналогичному этапу российские регуляторы подошли в сентябре). Биржа проглатывала эти деньги, не поперхнувшись, под заклинания о том, что осенью все пойдет на поправку. В марте «грохнулся» (тогда это было еще самое крупное банкротство в истории США) инвестиционный банк Bear Stearns, и по указке ФРС, под выделение 30 млрд. долл., его приобрел J.P.Morgan. Уже тогда спрашивали – почему именно этот банк стали спасать на деньги налогоплательщиков? Затем были, по сути, национализированы Fannie Mae и Freddie Mac. Цена для бюджета – еще примерно 100 млрд. Экстренное кредитование за пять минут до банкротства крупнейшей страховой группы мира AIG – еще 85 млрд. (недавно к этому добавилось еще 50 млрд.). Кулуарное решение спасать Merril Lynch (и не спасать Lehman Brothers) за счет покупки его за бесценок Bank of America. И так далее.
В то же время сразу после принятия чрезвычайного 700-миллиардного плана спасения американских финансовых институтов он был подвергнут критике со стороны совсем уж неожиданных «государственников». Так, один из самых известных биржевых спекулянтов современности Джордж Сорос охарактеризовал этот план как малоперспективный, даже при условии ограничения бонусов топ-менеджерам «выкупаемых» компаний и увеличения госгарантии по вкладам граждан в банках со 100 тыс. долл. до 250 тыс. Вместо этого он предложил пойти┘ «скандинавским путем», то есть путем получения государством доли в «спасаемых» банках и компаниях. Это называется частичной национализацией. Такая практика получила широкое применение в Скандинавских странах во время финансового кризиса начала 2000-х годов. После чего остается пара шагов до прописанного еще Карлом Марксом в «Манифесте Коммунистической партии» рецепта действий пролетариата, захватившего власть, в банковской сфере: «Централизация кредита в руках государства посредством национального банка с государственным капиталом и с исключительной монополией».
Однако подобные сравнения уже не пугают никого на Западе. Победа демократов на выборах в США стала на Западе для многих символом конца «тэтчеризма-рейганизма» и началом эры торжества «левых» идей – регулирования рынков. Все чаще звучат призывы к прямому государственному вмешательству уже не только в финансовую сферу, но и в производственную. Многие начинают смотреть на государство уже не только как на «кредитора последней надежды», но и «работодателя последней надежды».
Нет полного единства по этому вопросу в правящих партиях в странах ЕС. С одной стороны, британские лейбористы прописывают кредитуемым государством финансовым структурам прямые директивы кредитовать реальный бизнес и производство, обеспечивая тем самым доступность кредитов (внешне некоторые российские действия напоминают британские методы). С другой стороны, социал-демократы Голландии, Германии и Скандинавских стран выступают за ужесточение финансового контроля, вплоть до полной национализации банков. И даже голлист Николя Саркози восклицает: «С идеологией laissez-faire покончено. Мы не остановимся перед масштабным вмешательством в любом случае, когда тому или иному стратегически важному предприятию понадобятся деньги». В ЕС уже принят план спасения финансовых институтов совокупным весом в 1,8 трлн. евро (у западноевропейских банков кредитов странам Восточной Европы и России – на 1,6 трлн. долл.). При этом в риторике европейских, американских и российских властей звучат одни и те же тезисы и термины. В этом смысле, когда российские власти говорят о «справедливой марже» для банков при необходимости раскупорить кредитно-финансовые тромбы, то они тут не оригинальны. С другой стороны, еще никому до сих пор не удалось найти идеальный баланс между нормами «нравственного регулирования» рынка и регулирования административного (или репрессивного, по каковой части в России богатый исторический опыт).
Главная проблема – для всех стран мира, исповедующих приверженность «свободному рынку», – состоит в том, что нынешние идейные и институциональные форматы оказываются пока не готовыми к тому, чтобы на их основе произошла перестройка не только законодательных основ современной Большой Экономики, но и других общественных институтов современного капитализма. И с большой вероятностью многие ответы на сегодняшние вызовы современности, кажущиеся сугубо финансово-экономическими, лежат вообще вне сферы финансов и даже вне сферы Большой Экономики. Речь об общественных ценностях. Которые – куда более емкое понятие, чем цена.
