Андрей Хрипин Краутер привез в Москву человека-легенду - французского органиста, импровизатора и композитора Жана Гийю, маститого старца, признанного лучшим в своем деле (о первом концерте маэстро - "НГ" от 04.03.03). На родине его сравнивают с Бахом и Мессианом. Подобно своим великим предшественникам, мсье Гийю служит церковным органистом и сопровождает все богослужения в церкви Св. Евстафия в Париже (отсюда, возможно, и несколько непривычные для концертной ситуации особенности его игры). В первом концерте в Большом зале консерватории Гийю играл баховские сонаты для виолончели и органа с Александром Князевым и открыл нашей публике Фантазию и Фугу Листа на тему Мейербера. Второй концерт состоялся в Зале имени Чайковского, где партнершей мэтра - "Шерше ля фам!" - стала, конечно же, супруга г-на Краутера, сопрано из Литвы Наталья Краутер.
Театральную иллюзию создавали таинственный полумрак и тональная малиновая подсветка. И когда на полукруг сцены вышел сухопарый, эльфообразный человек без возраста - и с грациозной ловкостью балетных одним махом скользнул за инструмент, где, как опытный боец, сначала проверил готовность всех мануалов и клавиатур, в Зале Чайковского повисла благоговейная тишина. Мастер начал с соль-минорного концерта Генделя с собственными каденциями, но все, конечно, ждали второго отделения, где были обещаны "Картинки с выставки" Мусоргского и импровизации на темы, предложенные слушателями.
Скромное камерное сопрано литовской певицы наделено, как говорят, хоровым тембром, то есть по сути своей бесцветно и плоскостно, но это, как известно, большой плюс для барочной музыки. В ариях Баха ("Страсти по Матфею", кантата # 21, "Кофейная кантата") и Генделя ("Ринальдо", "Юстиниан", кантата Lungi dal mio del Nume) г-жа Краутер была на своем месте, слушать ее было приятно по причине обаятельной музыкальности, хорошего произношения (особенно немецкого) и того, что называется "жить в музыке" - это свойство своей натуры, может быть, несколько пережимая, певица продемонстрировала в многочисленных проигрышах и вступлениях. Не всегда на высоте был ансамблевый баланс, но, как не без юмора заметили в антракте в компании Владимира Федосеева и Ольги Доброхотовой, петь, конечно, всегда легче с дирижером (с чем можно и поспорить, вспомнив октябрьский концерт гг. Френи и Гяурова).
Интерпретация цикла Мусоргского если и стала сенсацией, то как неразрешившееся противоречие. Осознание риска несколько сковывало - причем публику даже больше. Ощущение непривычности царапало слух - представьте, что мелодию для флейты заиграет, скажем, альт или партию Керубино, написанную для высокого женского голоса, вдруг запоет тенор. Иногда попахивало "самодельностью": такие пьесы, как "Гном" или "Балет невылупившихся птенцов", не поддались органной фактуре и были исполнены на грани приблизительности.
В своих транскрипциях Гийю ставит неимоверно сложные задачи перед таким эпическим и не слишком-то склонным к быстрому темпу и мелкой технике инструментом, как орган - но, самое грустное, что ни свет мудрого мастерства, ни проникновение в самую суть музыки уже не гарантируют технического совершенства. Тут, безусловно, дает себя знать возраст. Метроритмическая неровность музыкальной ткани в технически неудобных местах, смазанные быстрые пассажи, грязные аккорды... Но когда есть главное - а в данном случае присутствовало даже и нечто сверхъестественное, - то подобные детали так и остаются деталями, а на сцене царит не поддающееся анализу разума чудо.
Второй раз зал рассмеялся, когда среди трех выбранных для импровизации тем оказались "Подмосковные вечера" (записки с нотными примерами в антракте мог положить на бордюр сцены любой), а первый раз - когда в паузе между очередными "картинками" чей-то мобильный телефон заиграл канкан Оффенбаха. И это тоже было частью чуда.
Дарья Гармоненко