Недосказка, рассказанная сэром Вантесом

Донкий Хот и карлики в спектакле Дмитрия Крымова.
Фото Михаила Гутермана

«Почти премьера», – написано в той же афише. Крымов идеально вписался в лабораторное пространство «Школы драматического искусства», где царствует дух ученичества, а учиться можно и нужно всю жизнь. Те, с кем работает Дмитрий Крымов, с кем он ставит свои «недосказки» (история Донкий Хота мало отличается от тех, в которые попадали сказочные персонажи из предыдущего спектакля), – действительно ученики, будущие театральные художники (Максим Маминов, Сергея Мелконян, Анна Синякина, Мария Трегубова, Этель Иошпа и другие).

То, что Крымов обосновался в «васильевском» подвале на Поварской, представляется естественным: и сам Васильев, и по соседству расположенный театр-студия «Человек» – едва ли не главные площадки московского театрального андеграунда 80-х. А спектакли Крымова – вольные фантазии на те самые андеграундные темы, а еще – естественная, а не вычурная игра в бедный театр, где все творится из ничего, своими руками. К тому же – на глазах у публики, которая с восторгом замечает, как из «дохлых» блеклых шинелей рождается расшитая золотом одежда испанских идальго и прекрасных испанских женщин. Всё, целый мир, – из ничего. В смысле, который имел в виду Хлебников: мне немного надо, краюха хлеба, да капля молока, да это небо и облака... Так и тут: слов – минимум, и те – «со стороны»: фрагмент завещания Дон Кихота Сервантеса, «Записки сумасшедшего» Гоголя, Акт медицинского освидетельствования следственного заключенного Ювачева-Хармса...

Донкий Хот в здешней Испании (или Китае – имея в виду одну из записей гоголевского Поприщина) – великан в стране лилипутов, которые издеваются над ним как могут и – не принимают его. Он большой (его играют сразу два актера, один на плечах у другого, спрятавшегося в полах одной большой, даже этому великану на вырост, шинели). Они маленькие, играют, буквально не поднимаясь с колен. Чтобы сделать его еще более «неприемлемым», Донкий Хот носит очки с сильным увеличением, курам и всем прочим на смех... Они его мучают, как мыши – кота Леопольда, как лилипуты – Гулливера, как крестьяне – Дон Кихота... И в конце концов он превращается в скелет с острой бородкой, которому и в таком состоянии нет покоя: длиннющий экспонат становится очередной забавной игрушкой для очередных карликов. Финальная погребальная процессия «припадает к истокам» не только русского и советского авангарда, но и к истокам самого театра.

Эта игра пользуется успехом не только у приближенных и посвященных. Сказка о «другом», во что превращается история о рыцаре печального образа, принимается на ура, тем более что каждое превращение, каждый шаг Донкий Хота сопряжен с каким-нибудь маленьким чудом, с волшебным превращением или преображением. Вот уж точно: здесь медный таз способен стать рыцарским шлемом.