Григорий Заславский
Маша (Юлия Марченко) пытается спасти Федю (Сергей Паршин).
Фото Виктора Сенцова
Огромная лифтовая шахта «разрезает» сцену сверху вниз, лифт исправно доставляет жителей и гостей многоквартирного доходного дома. И дом, и лестницы с обветренной, позеленевшей оградой с растительным орнаментом кажутся взятыми напрокат, то есть вынутыми из реальной петербургской жизни. Как будто еще вчера составляли уходящую красоту старинного дома русского модерна начала ХХ века. Так, погруженной в черную мглу какой-то беспросветной зимней ночи, в подвальную тьму, выглядит премьера «Живого трупа», в канун Нового года сыгранная в петербургском Александринском театре (художник – Александр Боровский). Первая премьера Валерия Фокина на новой, отреставрированной сцене.
«Московскую» пьесу Толстого режиссер решительно переселяет в Петербург, тем самым как будто бы продолжая свой «петербургский цикл», в который уже вошли «Двойник» (там же, в Александринском) и «Шинель» (в «Современнике»). Мрачная, судебная история, основанная на «газетном» материале, то есть даже по стилю более подходящая перу Достоевского, чем Толстого. Вместо интерьеров Толстого, разрушающегося у него семейного быта, – лестничные площадки и «углы» Достоевского. Впрочем, «достоевщины» как раз полным-полно в истории Федора Протасова, а «газетность», то есть сиюминутность, почти что публицистическую злобу дня Фокин не то, что не прячет, – напротив, она-то его и волнует.
Режиссер спектакля и одновременно худрук Александринского театра Валерий Фокин идет по «канве» пьесы. Узнаваемые реплики, ход событий: Протасов ушел из семьи, не в первый раз, хочет освободить от себя любимых родных, который уж не любит за зло, им причиненное (ох, уж эти «проклятые вопросы»!), его жена Лиза находит утешение в объятиях старого своего товарища и товарища ее мужа Виктора Михайловича Каренина, Протасов, понимая, что никак не решить всех вопросов, инсценирует самоубийство... Затем – случайное обнаружение, суд, угрожающий его супруге обвинением и осуждением за двоемужество, и – трагическая, но уже окончательная развязка... При этом Фокин решительно выбрасывает «главное» – цыган. Для Толстого именно цыгане олицетворяют свободу, волю, не подчиненных лицемерной морали «разлагающегося дворянского общества»; куда как к спасению обращены все надежды и мысли Протасова. Фокин думает не о прошлом – о сегодняшнем. Об общепринятом лицемерии, от которого самоубийство – единственное, но верное спасение.
«Я не могу спокойно лгать... Что я ни сделаю, мне стыдно... А уж сидеть управляющим в банке – так стыдно, так стыдно...» – и сдавленный – почти шепотом! – крик «не могу здесь!!!» – в премьере «Живого трупа», вышедшей на сцене Александринского театра, адресован не царскому самодержавию. «Здесь» Сергея Паршина, который играет в спектакле Федю Протасова, это – сегодня. Об этом, а не о беспутстве, не о пьянстве говорит Протасов с князем Абрезковым (Николай Мартон).
Потому и выбирает режиссер для своего Протасова не цыган, а куда более понятный и знакомый побег – в котельную, в кочегарку, где находили прибежище диссидентствующие философы и художники 70–80-х. Жизнь круто переменилась, но лицемерия, лжи в ней не стало меньше (эту мысль «подкрепляет» в спектакле сцена в лифте, где следователь и его помощник под удалую песню о тройке развлекаются с веселыми девицами, чтобы мгновение спустя, застегиваясь на ходу, уже учить правде и нравственному поведению Лизу). А Протасов, как и прежде, хочет жить не по лжи, как завещал Толстой, как учил Солженицын. Он спускается в бойлерную того самого доходного дома и живет там в какой-то клетушке, буквально – в клетке. Туда приходят к нему и Каренин, и Маша, и князь Абрезков.
Поразительно, что Валерий Фокин – мастер формы, в формальных поисках не раз добивавшийся и успеха и совершенства, в этот раз решил сделать акцент не на «как», а на «что», не на форме, но на мысли, на поиске хоть какой-то правды сегодняшней жизни. На первом представлении чувствовалась неуверенность актеров, пока еще несвязанность отдельных сцен, хотя сами отдельные сцены уже производят сильное впечатление (диалог Протасова с художником; или – Протасов и князь Абрезков, в роли которого замечательно выступает Николай Мартон, первая сцена Протасова с Машей – Юлией Марченко). И говоря об исполнении, нельзя не сказать, что такого Паршина, пожалуй, публика еще не видела: огромный, как медведь, и одновременно – такой слабый, безвольный, то и дело ищущий и находящий спасение в вине (такой понятный и всеобъемлющий выход!), он вдруг оказывается самым сильным. Подобно другому, ибсеновскому герою, который открывает в финале, что самый сильный человек – тот, который самый одинокий.
Санкт-Петербург–Москва
