Екатерина Барабаш
Такеши Китано куда более сдержан, чем его герои.
Фото Елены Фазлиуллиной (НГ-фото)
Такеши Китано, маленький японец с крашеными волосами, которого давно называют классиком мирового кинематографа, привычно прячется за маской наивного простачка – примерно такого он сыграл в фильме «Кикуджиро». Начав с веселых реприз в стриптиз-клубе и сняв первый фильм, когда ему было за сорок, он стал один за другим снимать жесткие криминально-психологические драмы. Юмор в них всегда черный, любовь – трагическая, красота – излишняя и тревожная. Китано – любимец всех престижных международных кинофестивалей. Чего в его фильмах больше – любви или жестокости, понять иногда трудно. «Жестокий полицейский», «Сонатина», «Фейерверк», «Затоичи», «Куклы» – в его картинах привлекают в первую очередь свобода и смелость, с которой он смешивает черное и белое, смешное и страшное. В недавнем прошлом комик, ведущий искрометных телешоу, писатель, один из самых ярких режиссеров современного кино, как оказалось, совсем не любит говорить. Корреспондент «НГ» встретился с Такеши Китано на следующий день после вручения ему «Золотого Георгия» за вклад в киноискусство.
– Вы раньше знали, что в России вы довольно популярны?
– У меня в России был дистрибьютор, который рассказывал, что мое кино здесь смотрят. Я говорил: «Ну да, хорошо». Но не особенно верил. Мне казалось, что все-таки японская и русская – слишком разные культуры, чтобы меня в России до конца понимали. Так что я, конечно, необычайно удивился, когда меня пригласили в Москву за призом Московского фестиваля.
– Вы начинали таким очаровательным комиком, а потом, когда сами стали снимать кино, вдруг сделали агрессию и насилие постоянными героями ваших фильмов. Откуда такое увлечение жестокостью?
– Пока я был комиком, я все время был собою недоволен. Мой персонаж, маску которого я носил в течение многих лет и с которым я практически сросся, – Бит Такеши – мне порядком надоел. А комедийные роли, которые я играл в кино, – это были плохие роли в плохом кино. Захотелось что-то поменять. А если менять, то радикально. Вот я и поменял все. Во мне самом ничего не изменилось, просто я изменил своему привычному образу и стал пробовать новые жанры. Мне казалось, я смогу что-то сказать. Весь мир снимает фильмы о мафии, но нигде я не видел, чтобы хоть отдаленно они были похожи на правду.
– Вам стало обидно за якудзу?
– Ну в некотором смысле да. Голливуд снимает боевики и триллеры в огромных количествах, крови в них льется много, а фильм закончился, зритель вышел из зала – и ничего не помнит. За жизнь человеческую обидно, которая ничего не стоит, за якудзу – меньше. Мне хотелось делать фильмы, которые зритель долго будет помнить. Не в том смысле, что они войдут в историю мирового кино┘ Я хочу, чтобы зритель, выходя с моего фильма, молчал, потому что понимал, что ничего не понял. Пусть думает.
– Жестокость вашего кино совсем другого рода, нежели в банальных триллерах. Она всегда прячется за красотой, за поэтичностью. Даже не всегда видна. Как в фильме «Куклы», скажем. Фильм, как кажется, про любовь, а на самом деле – про смерть┘
– Это вам так кажется потому, что вы не очень хорошо знакомы с традициями японского театра бурнаку, есэ, дзерури┘ Я никогда особенно не рассчитывал, что мои фильмы будут понимать в Европе, да, честно сказать, и не очень стремился. В Европе и Америке больше воспринимают ту жестокость, что показывает Тарантино в «Криминальном чтиве». Мне же такая совсем не нравится, она игрушечная и ничего не дает уму. Постреляли, кровью все залили, разбежались. Настоящая жестокость – она внутри, ее порой не сразу и разглядишь, она может скрываться между любовью и дружбой, например. А вообще я ничего плохого не вижу в том, что европейская публика воспринимает мои фильмы достаточно поверхностно, видя лишь внешний слой. Нравится – я уже счастлив.
– Тогда, наверное, и для вас европейское искусство, в частности – кино – штука не совсем ясная?
– Конечно. Я иногда смотрю европейское кино, но совсем редко. Сейчас даже не скажу, какой фильм я видел в последнее время.
– Значит, все сравнения вашего фильма «Такешиз» с феллиниевским «8 1/2» надуманны?
– Боюсь, я режиссер не того калибра, чтобы можно было меня сравнивать с такой величиной, как Феллини. Феллини – гигант, а я – так, недавний комик, лицедей. «8 1/2» – великий фильм, глубокий, мощный, но я его до конца не смог досмотреть. Честно говоря, много чего в нем непонятно.
– По известному выражению, «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись». Похоже, вы вообще сомневаетесь – а нужно ли им сходиться?
– Вот это верно. Я вообще не люблю разговоров о так называемом взаимопроникновении культур, об их взаимодействии. Надо быть реалистами.
