До 13 июня в Москве на сцене Театра имени Моссовета в рамках Международного театрального фестиваля им. А.П.Чехова можно увидеть представление Виктории Чаплин и ее мужа Жана-Батиста Тьере «Невидимый цирк». Можно и, пожалуй, нужно – не всегда стоит что-либо кому-то советовать, а тут даже неловко отмолчаться.
Об этом спектакле (хотя это, наверное, не совсем спектакль и не совсем театр – речь об идущих друг за другом цирковых номерах, некоторые из них так коротки, что свет едва успевает осветить круг, в который входит артист, как снова сцена погружается во тьму) уже складываются легенды. Рассказывают об одной даме, из руководства крупного банка, которая, посмотрев представление, теперь ходит ежевечерне и приводит с собой детей, собирая их по родным и знакомым. Театральные люди, в общем давно уже равнодушные к тому, что творится на сцене, тут, возвращаясь домой, перезваниваются и в совершеннейшем восхищении рассказывают, как же это было здорово: «Какие у него глаза! Мне казалось, целый вечер он смотрел только на меня!.. И как это было страшно, когда она без страховки висела вниз головой, когда ходила по канату...» Это еще и ремарка к словам тех немногих, которые почему-то рекомендуют этот гастрольный спектакль как преимущественно детский. Совсем нет, хотя дети и вправду получают огромное удовольствие. И – впрочем, как и взрослые – считают, что все, что происходит на сцене, – адресовано им, и «он смотрит на них весь спектакль».
Он – Жан-Батист Тьере, она – Виктория Чаплин, трудно удержаться и не сказать, – младшая дочь великого Чаплина, к слову – страшно на него похожая, одно лицо... Освещается круг, в который выходит немолодой, можно даже сказать – пожилой господин с распушенной в разные стороны седой шевелюрой, показывает, в общем, простенькие и веселые фокусы. Уходит, выходит она... Друг за другом, в темпе, который заставляет забыть и о седой шевелюре, и о том, что Виктория Чаплин, как говорится, по самому дамскому счету тоже уже немолода. Как будто площадные актеры забрели случайно в академический театр, публика которого, как выясняется, этим площадным искусством не пренебрегает, не считает себя выше, а его, напротив, ниже себя. После Феллини, да что там – после Чаплина, после Пикассо и Шагала кто же скажет, что цирк – только для детей?!
Все гениальное просто – слова, которые, когда смотришь на Чаплин и Тьере, хочется повторять и повторять, понимая их небессмысленность. Впрочем, и трудно – тоже. Но этот труд зрителям почти не виден, и, глядя, как ловко Чаплин ходит по проволоке, как крутится туда и сюда, не успеваешь испугаться. Разве потом, вернувшись домой, когда забыть только что виденное невозможно и хочется позвонить кому-то и рассказать и пока не поздно – отправить на этот спектакль. Фокусы, живые гуси, кролики – живые и игрушечные... Ну как описать? Ну, вот зажигается свет на сцене, стоит человек, седые волосы – набок, как будто развеваются на ветру, и шарф – туда же, и машина, картонную картинку которой он придерживает рукой, тоже как будто летит. Он опускает руку, снимает «развевающийся» парик. Смешно. И немного грустно. И как-то здорово!