Герцоги и Мадонны встретят лето в Пушкинском

Франческо ди Симоне да Сантакроче. Благовещение. 1504. Академия Каррара, Бергамо.

Когда в майские праздники по опустевшим, отпустившим всех на каникулы улицам подходишь к Пушкинскому, думаешь, вот тут-то все и собрались – хвост очереди терпеливо ждет у ворот. Внутри, несколько выставок, в том числе «Великие живописцы Ренессанса из Академии Каррара в Бергамо». Пока в Академии, созданной благодаря осчастливившему Бергамо в 1793 году своим собранием графу Джакомо Карраре, идут всякие обновления, ее коллекция путешествует. В ГМИИ привезли 58 картин, в том числе Боттичелли, Перуджино и Лоренцо Лотто. Москва – последний пункт нынешних гастролей, с которыми итальянцы были в Европе, в Штатах и в Австралии.

Высокое и позднее Возрождение XVI века научилось передавать пушистые облака, совладало наконец со световоздушной перспективой и, как следствие, пейзажи стали простираться вдаль не как приставленные декорации, а как лихо раскатанный ковер вселенной. Но главное – люди, которые если и святые, даже если это Мадонна с Христом, не говоря уж о простых смертных аристократах, в набравшей обороты живописи XVI века уже не чувствуют никакой сдавленности, зажатости и прочих неловкостей, а могут наконец ощутить себя и на вносящих их в вечность портретах вполне естественно. 

Раннее Возрождение века XV еще как будто с опаской оглядывается на строгость долго господствовавших канонов церковного искусства и не вдруг расстается с готической традицией, но уже задается целью освоить пространство, отбросить глухие фоны и распахнуть глаза на окружающий мир. Даже если этот мир – будничное копошение, оттеняющее священные дела на первом плане. В XVI веке, впрочем, «замкнутые» темные фоны вовсе не собирались сбрасывать со счетов, только нужны они теперь стали, чтобы перевести взгляд с бесконечного пейзажа окружающей жизни на глубины внутреннего мира какого-нибудь герцога или его дочери. И в общем, можно сказать, теперешняя выставка о том, что не бывает общих мест, потому как в любом каноне и во всякой традиции главное – выбивающиеся из них детали.

Как раз детали – конек Кватроченто. И пусть в «Рождестве Богоматери» Витторе Карпаччо и мастерской Мария и ее мать Анна изображены еще весьма условно, зато какой коврик висит на парапете и как Анне «разрешили» устало подпереть рукой щеку, пока служанка несет к ее кровати, видимо, что-то горячее, дуя на ложку. Повседневная жизнь, показанная так, будто событие это произошло не несколько столетий назад, а вчера. И раз уж описание Рождества Марии черпали из апокрифов (Евангелия обращаются к ней начиная с Благовещения), вот лишний повод художнику пофантазировать о деталях и знаках, и по новомодному шахматному полу снуют два кролика. Кстати, любопытный в своей двойственности символ: в религиозной живописи кролик олицетворяет целомудрие Мадонны, а в светской – так совсем наоборот, кролик был знаком распутства и атрибутом Венеры. Или вот еще про детали: муранский мастер Бартоломео Виварини в конце XV века пишет полиптих – Троица, святые, все как принято, и архангел Михаил с меланхоличным челом одной рукой взвешивает души и будто между делом другой рукой всаживает копье в око дьявола.

Если выбрать другие координаты, можно разглядывать вполне светских во всех смыслах персонажей. От живописного портрета феррарского герцога Лионелло д'Эсте (от прославившегося на медальерном поприще Пизанелло сегодня известно меньше десятка картин) с такой тщательной прорисовкой элементов костюма, будто художник его шьет, а не пишет – к боттичеллиевскому портрету чрезвычайно осанистого флорентийского герцога Джулиано Медичи. Еще тут есть губастый мантуанец Джанфранческо Гонзага, написанный Франческо Бонсиньори. Тут как в песне «все они красавцы, все они таланты, все они поэты», разве что их сановитость живописно передана еще несколько чопорно, и напоминают они эдакие живописные монументы, хотя и впечатляющие. Позднее Возрождение вооружается другой оптикой, и знаменитый портретист Джованни Морони пишет уже в 1567-м молодого человека (в скобках значится – 29 лет) почти как психологический этюд с фактурой черного платья и серого фона, обрамляющих печальный взор героя. Не цвет и атрибуты, а эмоция.

Флорентийская живопись, увлеченная построением формы, и тут Беноццо Гоццоли и любимец публики Боттичелли с его школой, школа Леонардо, певучий колорит венецианцев Джованни Беллини (чья Мадонна с младенцем стала визитной карточкой нынешнего показа) и Лоренцо Лотто, слава бергамасского портретиста Джованни Морони, застенчиво-трепетный учитель Рафаэля (которого сейчас нет), отвечающий сейчас за умбрийскую школу Перуджино – между строк, вернее, как раз в них, но между картин, здесь рассказано, кто куда ездил и кто у кого учился.  И еще есть удивительная, страшная работа феррарца Козимо Туры с Мадонной и младенцем, который символично и жутко похож на маленького старца, «предвкушая» ту чашу, которую мимо не пронесут. История живописи – в нюансах.