Портрет как способ вынести ясность

Интрига «Портрета» разыгрывается в черно-белых «декорациях» силуэтов и теней. Фото со страницы Нового крыла Дома Гоголя в Facebook

Выставку «Портрет» можно анонсировать словами «от создателей проектов «#авторжжёт» и «Игроки» – собственно, в Новом крыле Дома Гоголя примерно так и поступили, ну не столь буквально, но с таким смыслом. Справедливо. Кураторы – художники Анна Румянцева и Алексей Трегубов – придумали и начали на этой площадке показ выставочных посвящений классику. И добавляют в свой диалог с ним всё новые реплики. Сейчас, отталкиваясь от мистической повести «Портрет», впрямую не говоря о ней, тут «перекинулись» на образ самого писателя. Сделав из представлений о его облике историю, которую время обратило в миф.

Белые комнаты с черными силуэтами, отбрасывающими будто бы «тени», черные комнаты с белыми «вспышками»-силуэтами, обстановка этих каморок, из абрисов постепенно превращающаяся в остовы и в сами предметы, – театральные художники Анна Румянцева и Алексей Трегубов чувствуют пространство, и из развития отдельных «сцен» своего проекта создают стилистическое целое, самостоятельное произведение искусства. С завязкой истории, ее развитием, кульминацией и развязкой, где кроме тайн за закрытыми дверями, раскрывающихся по ходу вашего движения, остаются и нераскрытые тайны за дверями полуоткрытыми. Начало и финал зарифмованы. Выразительность решения – в лаконизме. Сценография становится развитием мотива, из которого вытаскивают то одну, то другую черту. Все – в границах черно-белой гаммы.

В таких декорациях разыгрывается интрига выставки – интрига между впечатлением и фантазией, между кажущимся и воображаемым. От живых воспоминаний гоголевских современников о его облике (про взгляд, ласковый, но несмеющийся, про эспаньолку, про волосы, то каштановые, то белокурые, а то и вовсе парик, про надетый вдруг и не виданный ни до, ни после сюртук – специально для позирования Федору Моллеру, но главным персонажем, как нетрудно догадаться, оставался нос Гоголя, обсуждавшийся с удовольствием и с красноречием, так что в принципе у выставки мог появиться еще подзаголовок, одноименный другому произведению, – до монументализации писателя в виде двух московских памятников. И монументализация эта, предпринятая по случаю 100-летия со дня рождения (памятник Николая Андреева) и затем века с момента смерти (работа Николая Томского, занявшая, как известно, место «скорбного» андреевского произведения на Гоголевском бульваре), одновременно была вехой в том, как образ Гоголя мифологизировали. Заменив с точки зрения советской эпохи «неправильный» в своей горечи памятник Андреева монументом Томского, которым остался недоволен даже сам скульптор. В темной-темной комнате стоит бюст Гоголя работы как раз Томского, сделанный в 1951-м, «накануне» памятника, – на него падает луч света, а на полу разложены бумажные страницы с воспоминаниями (промелькнут слова «на Смоленском рынке был найден худой, длинноносый натурщик, с которого Андреев лепил фигуру Гоголя» – и скроются под другими листами), и можно представить себе, что их ворох шуршит, как осенние листья у подножия самих памятников неподалеку отсюда.

Каким Гоголь был или каким он должен остаться в воспоминаниях – и у каждого свой или один на всех? Сюжет, утвержденный размышлениями о памятниках писателю, выходит на новый виток, распадается на разные гоголевские портреты, глядящие с киноэкранов: от Гоголя – Георгия Вицина (в «Белинском» Григория Козинцева), Гоголя – Александра Трофимова (В «Мертвых душах» Михаила Швейцера) до Гоголя – Евгения Редько или Евгения Воскресенского (в относительно недавних фильмах Натальи Бондарчук «Гоголь. Ближайший» и Артура Виденмейера «Гоголь. Прощальная повесть»). Гоголь превращается в миф, в стремлении к нему приблизиться можно с таким же успехом от него и отдалиться. Апогеем такой мифологизации оказывается «мемориальный» зал с предметами из Дома Гоголя. Поскольку подлинных осталось мало, музею приходится собирать посвящения классику (на сайте Дома Гоголя, к слову, имеется специальный раздел о новых поступлениях – весьма красноречивый).

Чего в этой комнате только нет! От рисунка с Гоголем в гробу, сделанного в третьей четверти XIX века, до всевозможных сувенирных статуэток с классиком, уже в 2010-х сформованных. От настенных медальонов с его изображением до кофейной чашки, от гжельского кабинетного бюста до подсвечника, портсигара и даже поильника «Миргород»... Как не без иронии показали кураторы, классик превратился едва ли не в масскульт и в китч. Со всех стен глядят Гоголи – и все разные, хоть кто-то делал портрет как реплику знаменитого моллеровского изображения, – но тщащиеся сохранить какое-то единство, видно, в угоду общепринятым представлениям о писателе. Есть, кстати, и портрет на металле, напоминающий известное по дагерротипу изображение Гоголя (сам групповой портрет писателей и художников в Риме работы Сергея Левицкого сейчас не показывают, но, если память не изменяет, он уже был на выставке «Игроки»). Фаворитом корреспондента «НГ» стал гобелен с Гоголем 2011 года выделки – писатель с неопределенным выражением лица, с бабочкой, обратившейся каким-то кошачьим бантом, и свешивающаяся с изделия пестренькая бахрома. Читая про перипетии художника Чарткова в «Портрете», порой думаешь: «Как такое могло получиться?!» Так и здесь. 

Исследуя появление мифа и то, в каком направлении он трансформируется, кураторы смотрят на него сквозь призму слова, образа и изображения. И, как в гоголевском «Портрете», разница между туманными представлениями о простом сходстве, в противовес которому живет образ, тут важна – потому, строя выставку, они не побоялись включить сюда и вещи «массового» качества – смелый жест, нужный в этом выставочном маршруте. Историю-то эту все равно закрывает сам Гоголь, оставшийся за приоткрытой дверью. Пусть писатель там – тоже не совсем он.