Станислав Минин
Патриарх Варфоломей прибыл на интронизацию Папы Франциска, не дожидаясь уточнения, сколько «процентов Истины» содержится в православном христианстве. Фото Reuters
Бергольо не предложил конкретной программы реформ, а лишь сказал то, что впоследствии, будучи избранным Папой, повторял неоднократно: Церкви нужно выйти за пределы своей ограды, «выпустить Христа наружу», отправиться на «периферию существования, туда, где грех, боль, несправедливость, невежество, религиозное безразличие». Казалось бы, общие слова, но они красиво ложатся на ожидание перемен, представление о которых у каждого свое.
Программа-минимум
и программа-максимум
Запрос на реформы в Католической Церкви довольно широк, идет преимущественно «снизу» и тематически, содержательно не меняется на протяжении последних лет, а то и десятилетий. В каком объеме Папа Франциск способен удовлетворить этот запрос? Во многом это зависит от его убеждений, от мировоззренческой близости консервативным предшественникам – Иоанну Павлу II и Бенедикту XVI. Реальные сходства и различия здесь могут проявиться лишь в условиях полной самостоятельности, которой Хорхе Бергольо не обладал в Буэнос-Айресе и обладает сейчас, имея полную свободу высказываний и действий.
Пока Понтифик этой свободой не воспользовался, невозможно судить и о том, в какой мере и к каким переменам готов епископат Католической Церкви, вписанный в нынешнюю жесткую вертикаль власти. Ватиканские бюрократы сейчас тоже охотно подхватывают тему «реформ», но верить в их искренность – все равно что полагать, будто российские чиновники начиная с 2009 года стали убежденными инноваторами и модернизаторами. Куриалы тормозили любые процессы обновления как до, так во время и после Второго Ватиканского Собора. Тот или иной бюрократический клан готов поддержать реформы лишь в том случае, если в результате сможет расширить свое влияние за счет конкурентов.
Условно можно говорить о реформаторских «минимуме» и «максимуме». Программа-минимум предполагает относительную прозрачность ватиканских финансов, профессиональный менеджмент и, возможно, структурную реформу Курии, последовательную жесткую позицию Ватикана по священникам, уличенным в сексуальном насилии над детьми, а также упор на благотворительность и социальную справедливость в официальной риторике. По сути, это имиджевая перезагрузка, не предполагающая коренных изменений.
Программа-максимум де-факто является программой гипотетического Третьего Ватиканского Собора. Одиннадцать лет назад ее очертило американское издание National Catholic Reporter, опросив 20 монахинь, 20 мирян и 20 представителей духовенства с разных континентов. Это либеральный проект, в своей наиболее «радикальной» форме он предполагает, в частности, что Курия становится сугубо техническим органом, а право принимать важные управленческие решения делегируется местным епархиям. Епископов выбирают сами верующие, а Ватикан лишь утверждает их решения. Упраздняется целибат духовенства. Пересматривается доктрина Церкви, касающаяся семьи, контрацепции, половых отношений и биоэтики. Участие женщин в жизни Церкви становится более активным. Принцип свободы совести последовательно уважается. Другие христианские конфессии и религии не рассматриваются как «неполноценные». Локальным общинам предоставляется значительная свобода в области богослужения и языка проповеди.
Созыв такого Собора, провозглашение нового «аджорнаменто», то есть приведения Церкви в соответствие с современностью, было бы очень смелым шагом. По сути, он означал бы разрыв с двумя доминирующими в «официальном католицизме» парадигмами последних десятилетий. Согласно этим убеждениям, во-первых, Церковь не рассматривается как «отстающая» – напротив, считается, что современный мир заблудился и должен вернуться в церковное лоно. Во-вторых, утверждается преемственность между учением Церкви до Второго Ватиканского Собора, собственно соборными решениями и практикой Иоанна Павла II и Бенедикта XVI.
При таких умонастроениях решение созвать новый Собор можно было бы расценивать как критику предыдущих понтификатов, как признание ошибок и избыточного консерватизма. Это стало бы сенсацией и шоком.
Децентрализация
и деклерикализация
В «программе» Третьего Ватиканского Собора стоит выделить три основных тематических блока, одним из которых является децентрализация управления Церковью. Существуют разные проекты такой децентрализации, включая радикальные. Например, бывший польский монах-доминиканец и богослов Тадеуш Бартощ предлагает упразднить нунциатуры и государство Ватикан как таковое. Логическим финалом таких проектов является переход на протестантскую (лютеранскую, англиканскую) модель с самостоятельными локальными Церквами, выборностью иерархов и особым статусом епископа Рима как главы конфедерации.
Подобная реформа церковного управления, вероятно, предполагает и пересмотр отношения к Реформации XVI века, восприятие ее как важнейшего и благотворного процесса в истории Церкви на Западе, который католический истеблишмент Нового времени предпочел подавлять, а не адаптировать.
Проблема централизации управления многослойна. Церковь является глобальной структурой. Католиками считают себя, например, французский интеллигент и парагвайский рабочий. В разных странах, а подчас и в разных регионах одной страны паства требует к себе индивидуального подхода. Местный епископ должен проявлять гибкость, способность реагировать на перемены. Однако Папа и Курия не делегируют ему дополнительную самостоятельность, потому что опасаются потери контроля и размывания собственной власти, и одновременно не могут предложить епископам ничего, кроме универсальных и отвлеченных рецептов. «Педофильские скандалы» в ряде епархий породила именно такая модель управления: священник совершает противоправные действия в отношении малолетних, а епископ не может заявить в полицию, не получив добро от Конгрегации вероучения.
Вопрос управления ставится шире. Проблема не только в том, как выстроены отношения на уровне Ватикана и местных епископов. Проблема в том, что роль мирянина в Церкви подчас сводится к пассивному потреблению благодати, тогда как принципиальные решения принимаются кастой духовенства, отвлеченно представляющей себе некоторые аспекты жизни и не имеющей, в частности, практического опыта создания семьи и воспитания детей. Сохранение этого принципа, с одной стороны, приводит к инфантилизации паствы (привыкшие самостоятельно мыслить и действовать люди покидают Церковь). С другой стороны, ряды духовенства пополняются людьми, не способными преодолеть подростковые комплексы и вынужденными подавлять собственное сексуальное влечение. К слову, с последней задачей значительная часть духовенства не справляется, что превращает целибат в фикцию.
Сексуальная революция?
Второй блок проблем касается половой жизни и биоэтики. Выпущенную в 1968 году энциклику Павла VI Humanae vitae, запрещавшую использование контрацептивов, многие богословы и иерархи сочли ошибкой. Бельгийский кардинал Годфрид Даннеелс вовсе утверждал в одном из интервью, что из-за этого документа церкви в Европе опустели. Многих видных критиков энциклики, например кардинала Франца Кёнига, уже нет в живых, а иерархи, получившие кафедры и кардинальские шапки при Войтыле и Ратцингере, в вопросах секса редко проявляют гибкость. Католическая пресса называет «либералами» тех епископов, которые считают, что в семье, где один из супругов заражен ВИЧ, использование презервативов допустимо. К слову, такой позиции придерживается и сам Папа Франциск.
Нередко духовенство Католической Церкви, принимая решения, касающиеся половых отношений, сексуальности или семейной жизни, демонстрирует поверхностное понимание этих вопросов. Например, считается, что запрет геям поступать в семинарии способен оградить детей (мальчиков) от насилия со стороны духовенства. Между тем сексуальное насилие очень часто является формой унижения или демонстрации власти, и сексуальная ориентация преступника при этом не влияет на выбор жертвы.
Семья и секс – области, в которых доктрина Церкви выглядит особенно несовременно и неподвижно. По некоторым вопросам концептуальные подвижки в обозримом будущем едва ли возможны. Ни один Папа и ни один Собор Католической Церкви не признает нормой аборты. По словам Хорхе Марио Бергольо, в человеческом зародыше уже содержится полный генетический код и препятствовать его развитию безнравственно. Сложно ожидать и того, что гипотетический Собор одобрит однополые браки, каким бы либералом ни оказался Папа Франциск (а таким либералом он не окажется).
Вместе с тем среди иерархов Католической Церкви, включая самого Бергольо, а также президента Папского совета по делам семьи архиепископа Винценцо Палью, постепенно складывается консенсус относительно юридической регистрации однополых союзов: она возможна, но такие союзы не нужно называть «браками». Задачей Собора, будь он созван, могло бы стать отделение доктрины от доктринерства. По меньшей мере по трем вопросам Католическая Церковь сегодня выступает как структура исключительно доктринерская: запрет контрацепции и экстракорпорального оплодотворения (так как они «отделяют прокреативную функцию брака от объединяющей»), а также фактическая маргинализация мирян, которые после развода вступили во второй брак. В Аргентине Хорхе Бергольо обрушивался на «фундаменталистов», отказывавшихся крестить незаконнорожденных детей. Однако маргинализация вторых браков кажется практикой ничуть не менее фундаменталистской.
Назад к Nostra aetate
Третий круг вопросов, который мог бы рассмотреть Собор, касается межконфессионального, межрелигиозного и межкультурного диалога. Константинопольский Патриарх Варфоломей, побывавший на интронизации Папы Франциска, заявил, что с большим оптимизмом смотрит на перспективу будущего единства христиан. Сам Бергольо еще в Буэнос-Айресе регулярно посещал православную общину, а его диалог с раввином Авраамом Скоркой вышел отдельной книгой. Иоанн Павел II и Бенедикт XVI побывали в мечетях. Казалось бы, обсуждать здесь нечего, все и так в порядке. Однако потенциальное обсуждение проблемы диалога на Соборе могло бы привести и к пересмотру положения Католической Церкви в современном мире (что малоприятно), и к признанию недавних ошибок, а не только ошибок времен Средневековья (что совсем уж неприятно).
Второй Ватиканский Собор в декларации Nostra aetate сделал акцент на том, что в других религиях также содержится «всеобщая Истина». Это было эпохальное заявление. Дальнейшее его уточнение в духе вычисления «процентов истинности», содержащихся в той или иной религии или конфессии, было явно излишним. Тем не менее именно этим, по сути, занялись Йозеф Ратцингер и Тарчизио Бертоне в декларации Dominus Iesus, одобренной и подписанной Иоанном Павлом II в 2000 году. Документ фактически воспроизводил дособорную формулу, согласно которой полнота спасения и благодати присутствует лишь в Католической Церкви. Выход в свет этой декларации озадачил, в частности, иезуитов, посвятивших немало времени диалогу с иудеями, индусами и даже неверующими, а также миссионерству в странах третьего мира.
Уже цитировавшийся выше кардинал Даннеелс несколько лет назад отмечал, что «время католического триумфализма» закончилось, католицизм перестал быть доминирующей конфессией в Европе, должен примириться с новой реальностью и научиться в ней жить. Разумеется, это довольно болезненная рефлексия, но новый Собор мог бы констатировать очевидное, подобрав «терапевтические» формулировки. Быть может, достаточно было бы воспроизвести формулу Nostra aetate. Суть в том, что католик в современном мире не может играть в нового конкистадора.
Эффект Обамы
Вероятность созыва Папой Франциском Третьего Ватиканского Собора все же невысока. Дух Войтылы и Ратцингера в Римской курии и иерархии Католической Церкви все еще крепок, а белая тень престарелого Бенедикта XVI, живущего «по соседству» с действующим Папой, с самого начала легла на новый понтификат. Это сковывает и тормозит любые решения, тем более доктринального характера.
Начало понтификата Франциска напоминает дебют президентской карьеры Барака Обамы с его заоблачным рейтингом. На фоне кризиса 2008 года в американском обществе созрел запрос на перемены. Новый имидж президента, не похожего на прежних глав государства, воздействовал на сознание людей, убеждая их в том, что перемены необратимы. Впоследствии масштаб перемен не вполне соответствовал запросу, это привело к разочарованию и значительному снижению рейтинга Обамы. В случае с Папой Франциском наблюдается схожая картина. Завышенные надежды, связанные с его понтификатом, объясняются именно тем, что он «не похож на прежних Пап», значит, что-то должно измениться.
Даже если предположить, что Собор будет созван, его итоги могут разочаровать многих критиков Церкви. Дело в том, что центр мирового католицизма формально остается в Риме, но фактически давно сместился в Южное полушарие. Это католицизм латиноамериканских трущоб, филиппинских флагеллантов и подражателей Христу, прибивающих себя гвоздями к деревянным крестам. Это католицизм африканцев, которым не хватает элементов экстаза в богослужениях, но которые при этом могут быть консервативнее самого Папы в вопросах биоэтики, брака и секса. Бенедикт XVI был европоцентричным Понтификом, видевшим свою главную задачу в противостоянии западному секуляризму. «Глобальному Югу» же нет дела до Европы, она «отрезанный ломоть». Это новая Церковь, и, наверное, Третий Ватиканский Собор утвердил бы произошедший цивилизационный сдвиг в мировом католицизме. Однако сомнительно, чтобы такая Церковь оказалась либеральнее предыдущей. Более импульсивной, пассионарной, энергичной, формально разнообразной – да. Но либеральный теолог Ганс Кюнг вполне мог бы оставаться в ней диссидентом, как и в европоцентричной Церкви.
Константин Ремчуков 
