Татьяна Зоммер
Бывший семинарист Сельвинского Юрий Борев (справа) расказывает, а дочь поэта и его вничка слушают.
Фото автора
В Зверевском центре состоялся вечер памяти «недооцененного» поэта Ильи Сельвинского. На простых струганых лавках как подношение выстроились картины его дочери – художника Татьяны Сельвинской. Вырванные из контекста выставочного зала и вписанные в это «смешное» пространство, они утратили налет академичности. Как, собственно, и гости, которые выступали просто – без регламента. Без излишней чопорности получились и совершенно стихийные посиделки. В духе тех, что происходили при жизни поэта на его даче.
Как сказала Татьяна Сельвинская, такая камерная обстановка отцу понравилась бы больше, чем какое-нибудь торжественное заседание в Кремлевском дворце. Каждый выступающий выбирал из стихов то, что ему ближе, говорил словами Сельвинского о себе. Алексей Сосна начал с очень мрачного стихотворения: «Ах, что ни говори, а молодость прошла┘/ Еще я женщинам привычно улыбаюсь,/ Еще лоснюсь пером могучего крыла,/ Чего-то жду еще – а в сердце хаос, хаос!»
А вот Татьяне Сельвинской роднее оказался образ матери из стихотворения «Белый песец». С ним связано не только личное воспоминание, но и представление о бесстрашии женщин в декорациях войны и разрухи. В то время как многие ходили в ватниках, ее мать продолжала из последних сил следить за собой – ходила в черном элегантном пальто с белым песцом вместо воротника. «Радуйся ж каждому новому дню!/ Пусть оплетает лукавая сеть –/ В берлоге души тебя сохраню,/ Мой драгоценный, мой Белый Песец!» Этот образ вселял надежду на лучшие времена. Пастернак даже как-то заметил: «Когда я вижу ее в этом пальто, я верю, что мы победим».
Академик Юрий Борев, участник литинститутовского семинара Сельвинского, вспоминал, как с томиком стихов поэта уходили «немодные нынче красные» на фронт. Потому что поэт был не только лириком в стихах, но и гражданином в своей стране. С первых дней войны ушел на фронт и написал там удивительные стихи о России. За это, правда, потом его и вызвали на политбюро. Предметом разбирательства явились строки «Родная русская природа,/ Она полюбит и урода –/ Как птицу вырастит его». Как оказалось, в этих строках усмотрели намек на товарища Сталина.
Сегодня этот случай рассказывают как анекдот. Когда на политбюро Маленков спросил: «Кого вы имеете в виду?» – Сельвинский парировал: «А вы кого имеете в виду?» Хотя он и не понимал, в чем дело. В ответ ему нанесли почти смертельный удар: «Кроме того, вас Троцкий любил». Но Сельвинский и тут не растерялся: «Да меня многие любили. Я же поэт». На этих словах входит Сталин и говорит: «Надо спасать, товарищи, Сельвинского». Но никто не знал, как это сделать. Тогда Сельвинский предложил: «А давайте я стихи почитаю». Ему разрешили. После аплодисментов Сталин сказал: «Что ж, надо беречь товарища Сельвинского. Не пускать на фронт». Вот такое наказание и придумали. Потому что считали, что Сельвинский на фронте опаснее, чем в тылу.
Ну как после этого не вспомнить о его «тыловой работе» – литинститутовских семинарах, которые Илья Сельвинский любил проводить у себя на даче. Делал он это весьма оригинально. Выбирал какую-нибудь девушку из группы. И на одном занятии семинаристы писали на нее эпиграммы, на другом посвящали сонеты. Как и в случае со Сталиным: сначала «топили», потом «спасали». Себя в последний преподавательский период жизни поэт характеризовал так: «Я в молодости был тигроват,/ Под старость стал медвеобразен». И дело не только в том, что в юности он был цирковым борцом. Но и в том, что с детства, будучи сыном меховика-скорняка, привык примерять на себя маски и образы зверей.
Самым известным из таких «зверино-прочувствованных» произведений Сельвинского является романтическая пьеса «Умка – Белый медведь» – о красноармейце, которого послали к чукчам «поднимать» Север. При этом надо понимать, что словом «умка» чукчи обозначают не простого «белого медведя», а активно действующего самца. Ника Косенкова, возглавляющая собственную театральную лабораторию, прекрасно чувствует такие физиологические – звериные – подтексты в пьесе Сельвинского. Она побывала в настоящих ярангах и не понаслышке знает о быте чукчей. Ее «камлание шамана» из пьесы выглядело так натурально, что вызвало глубинные, по-сельвински «звериные» отклики зрителей. А это означает, что Сельвинский и сейчас «активно действующий» поэт, то есть умка.
