Игорь Дуардович
Кающийся Сергей Арутюнов.
Фото автора
Часто литературные презентации заканчиваются распитием шампанского... Но на презентации книги Сергея Арутюнова «Хор Вирап», прошедшей в Литинституте, место шампанского заняла исповедь: «И ничто не вырвет его с корнями/ Из оттаявшей почвы на корм скоту,/ И меня, человека, убить склоняли/ Этих солнц слепящую красоту,/ Но прощенья просить я за них не стану┘» А далее следуют пункты и подпункты приговора, вынесенного самому себе, как обломку общества, которое пока не научилось слышать даже звук выламываемой двери.
Во время презентации ректором Литературного института Борисом Тарасовым был задан вопрос: «Переосмысление личного опыта 91-го года как в вашей поэзии отразилось?» Арутюнов ответил: «Стараюсь себя сечь. Мне было девятнадцать тогда. Сказать, что я был ничтожеством, пока не могу – но я был. Мне омерзительно все, что было связано с этими днями. У людей была надежда – она угасла за какие-то часы. Мы участвовали в хороводе. Произошла драма поколения. Я пересказывал и буду пересказывать ужасы страны, которые вижу, художественным языком». Возможно, кому-то такие рассуждения на тему себя в гуще событий прошлого или тему политической ориентации могли бы показаться слишком далекими от поэзии, но в этой боли, возможно, и есть корень романтизма Арутюнова. Все это – поиски искупления или праздники ума на фундаменте поэтического отчаяния, вырастающего от невозможности повлиять на общественные проблемы. «У меня нет планов больших, я не Солженицын. Понятно, что кроме всяких книжонок и стишат человек должен быть человеком. Мне почти сорок лет, а я никак не могу назвать себя таковым. Я помню Анатолия Королева, других великих деятелей┘ я помню разговоры за столом – сейчас уже так не говорят. Это были большие люди с большими делами – никакие не рабы системы. Я мечтаю возродить эти разговоры, но я не вижу, чтобы огонек горел впереди меня – он остался позади. Что делать? Не знаю – я гуманитарий, а гуманитарии не правят страной».
Сергей Арутюнов читал стихи в немного необычной для себя манере – был спокойнее, слова не напоминали щепки, отлетевшие от чего-то крепкого и непоколебимого: трагизм был по-настоящему слышимым. Когда презентация уже подходила к концу, некто из зала поинтересовался: «Я первый раз на таком вечере, но не возьму в толк, почему у вас не принято аплодировать? Браво! Сильные стихи!» Последним было прочитано стихотворение, претендующее на пророческую явь: «Ужасно вот что – музыка останется/ И полетит над нашими домами/ Так яростно, блаженно и осанисто,/ Как ей лететь при жизни не давали».
Дарья Гармоненко 
