Главкнига: чтение, изменившее жизнь

В нашем доме в Ленинграде было такое множество книг по психологии, шахматам и математике, что сквозь эту толщу удалось пробиться только Достоевскому и Дон Кихоту. Позднее я узнал, что Дон Кихот – любимый герой Федора Михайловича, не только его, но и Некрасова. Последний при всей своей противоречивости и барстве был похож на рыцаря печального образа. Последнее потрясение – поэма Некрасова «Тишина»!

Но в Ленинграде, или Питере, все неспроста. Как правило, не я выбираю книги, а, прошу прощения за кокетство, они меня. Году в 93-м на меня упал с полки Владимир Соловьев с его «Оправданием добра» и в буквальном смысле спас от черной меланхолии. Про Евангелие даже и говорить неудобно, это само собой. Но недавно я в деревне вместе с хлебом и колбасой приобрел в местной лавчонке Евангелие нового образца, в котором от древнерусской стати и пафоса не осталось и следа. Такое ощущение, что «Войну и мир» переложили в комиксах. В свое время Лесков вывернул наизнанку мое представление о русском мироустройстве повестью «Смех и горе». Книги всю мою сознательную жизнь преследуют меня, берут за грудки, требуют чего-то, взыскуют. Иной раз этот процесс напоминает травлю. Я стараюсь погрузиться в трясину спокойного существования честного обывателя, но вдруг из-за угла выходит строевым шагом Лавренев со своим гениальным «Сорок первым», и жизнь летит под откос. Чехов почти ежедневно вынимает душу. А за ним еще целая толпа иезуитов словесности: Ремизов, Платонов, Бунин, Иван Шмелев, Борис Зайцев, Мандельштам, Цветаева, Кедрин, Меллвил, Уайльд, Шекспир, Розанов, Гоголь, Шкловский... Хорошо, хоть на старости лет Пруст разочаровал! Правильно говорил Фамусов, а потом на одной из литературных премий повторил кто-то из власть имущих: «От книг один вред…» Если бы моя библиотека однажды сгорела, я был бы более счастлив!