Сергей Правосудов
Склонность Льва Гумилева к евразийству, среди прочего, объясняют тем, что он считал себя потомком рода Чингизидов. Фото Юрия Белинского/ТАСС
Прежде чем знакомиться с работами историков, имеет смысл узнать основные вехи их биографии. Происхождение и жизненный опыт сильно влияют на формирование научных концепций. Попробую доказать это на примере трудов Льва Гумилева, Валлерстайна, Фурсова, Арриги и Дерлугьяна. Знакомство с биографиями и политическими взглядами историков помогает понять истоки формирования их концепций.
Гумилев
Исторические концепции Льва Гумилева вызывают споры до сих пор. Меня всегда удивляло, что он был единственным советским историком, который продвигал теорию евразийства (взаимовыгодного союза Золотой Орды и Руси, а не татаро-монгольского ига). Согласно этой теории, татары лавинами приходили на Русь, разоряли ее и давили население поборами. Однако татарское владычество не проникало в быт покоренной страны.
Татарское царство, как и все азиатские кочевые царства, было мозаичным. Оно втягивало в себя многие народы, подчиняло единой власти, облагало данью, карало за неповиновение. Но оно в конечном итоге не утверждало своего быта насильственно. Несмотря на грандиозный размах завоеваний, на сосредоточенность воли на внешних деяниях, в татарском царстве отсутствовала внутренняя сила. И поэтому быстро возникшее, оно сравнительно быстро и распалось. Татарские завоевания были лишены религиозных побуждений. Отсюда их широкая веротерпимость.
Русь, вернее, ее северо-восточная часть, которая вошла в состав Золотой Орды, оказалась спасена от католической экспансии, сохранила и культуру, и этническое своеобразие. Иной была судьба Юго-Западной Червонной Руси. Попав под власть Литвы, а затем и католической Речи Посполитой, она потеряла все: и культуру, и политическую независимость. Хотя первоначально русским князьям было выгодно присоединяться к Великому княжеству Литовскому, так как после этого они прекращали платить дань Орде.
В связи с этим у меня всегда возникал вопрос: «А вошли бы русские земли в состав Великого княжества Литовского, если бы не было монгольского завоевания? Может быть, наоборот, Литва была бы поглощена Русью? Тогда история Украины сложилась бы иначе». Характерно, что и во времена монгольского ига Литва не прекращала своих походов на Русь.
Причину склонности Льва Гумилева к евразийству я обнаружил в книге «Лев Гумилев», выпущенной доктором философских наук Валерием Деминым в серии ЖЗЛ. Он пишет: «Согласно семейной легенде, не подтвержденной, однако, документально, по материнской линии Лев Николаевич вполне мог считать себя потомком рода Чингизидов. Вот что говорится в одной из записных книжек Анны Андреевны: «Моего предка хана Ахмата убил ночью в его шатре подкупленный русский убийца, этим, как повествует Карамзин, кончилось на Руси монгольское иго. Этот Ахмат, как известно, был Чингизидом. Одна из княжон Ахматовых, Прасковья Егоровна, в XVIII веке вышла замуж за богатого и знатного сибирского помещика Мотовилова. Егор Мотовилов был моим прадедом. Его дочь, Анна Егоровна – моя бабушка. Она умерла, когда маме было девять лет, и в честь ее меня назвали Анной».
Независимо от того, как относиться к подобной информации с научной точки зрения (многие подвергли приведенные сведения сомнению), сам Лев Николаевич воспринимал факты, сообщенные матерью, вполне серьезно. В одном из интервью он прямо заявил, что в его жилах течет кровь старшего сына Чингисхана Джучи, основателя Золотой Орды».
Получается, что по отцу, Николаю Гумилеву, Лев Гумилев считал себя русским дворянином, а по матери, Анне Ахматовой (при рождении – Горенко), – Чингизидом. В этом и был для него союз Руси и Орды. Интересно, какую историческую концепцию поддержал бы Лев Николаевич Гумилев, если бы считал себя по отцу польским шляхтичем, а по матери – потомком иудейских раввинов?
Однако на идее евразийства Лев Гумилев не остановился, а пошел еще дальше в плане восхищения кочевыми народами. Вот как об этом пишет Валерий Демин: «Уже на склоне лет Л.Н. Гумилев делился с друзьями воспоминаниями, как и когда пробудился в нем интерес (перешедший в страсть) к истории Срединной Азии: «Когда я был ребенком и читал Майн Рида, я неизменно сочувствовал индейцам, защищавшим свою землю от «бледнолицых». Но, поступив в университет и начав изучать всеобщую историю на первом курсе, я с удивлением обнаружил, что в истории Евразии есть свои «индейцы» – тюрки и монголы. Я увидел, что аборигены евразийской степи так же мужественны, верны слову, наивны, как и коренные жители североамериканских прерий и лесов Канады. Но больше всего меня поразило другое. Отношение цивилизованных европейцев к индейцам ничем не отличалось от их отношения к тюркам и монголам. И те и другие считались равно «дикими», отсталыми народами, лишенными права на уважение к их самобытности. «Господи, – подумал я, – да за что же им такие немилости?» Но моя попытка разобраться в вопросе столкнулась с немалыми сложностями. Целостной истории тюрок и монголов просто не было. Тогда-то я и решил заняться этой темой сам».
Думаю, что жители городов, взятых монголами с помощью обмана, много могли бы рассказать Льву Гумилеву о том, как были «верны слову и наивны» их завоеватели. Монголы легко нарушали обещания, которые давали представителям других народов. История монгольских завоеваний написана кровью многочисленных жертв. Например, Рязань после захвата и массового уничтожения местных жителей не смогла восстановиться на прежнем месте.
Валлерстайн
В книге Иммануила Валлерстайна «После либерализма» меня удивило, что он назвал протестное движение хиппи и «новых левых» в конце 1960-х годов всемирной революцией. Привожу выдержку: «В апреле началась всемирная революция 1968 года. На протяжении трех лет она проходила повсеместно – в Северной Америке, в Европе и Японии; в коммунистическом мире; в Латинской Америке, Африке и Южной Азии. Конечно, ее проявления на местах очень отличались друг от друга. Но всем этим многочисленным движениям были присущи две общие черты, сделавшие эту революцию событием мирового значения. Первая состояла в неприятии господства США (символически это выражалось в оппозиции к их действиям во Вьетнаме) и тайного советского сговора с Соединенными Штатами (что проявлялось в теме «двух сверхдержав»). Вторая заключалась в глубоком разочаровании так называемыми старыми левыми во всех их трех разновидностях: социал-демократических партиях Запада, коммунистических партиях и национально-освободительных движениях в третьем мире. Революционеры 1968 года считали, что старые левые недостаточно и неэффективно антисистемны. И действительно, складывалось впечатление, что главным злом для революционеров 1968 года, даже более страшным, чем Соединенные Штаты, были старые левые. Всемирная революция 1968 года – как политическое событие – быстро вспыхнула и быстро погасла. К 1970 году от нее остались только тлеющие угольки – в основном в форме маоистских группировок. К 1975 году от нее не осталось даже этих угольков. Тем не менее воздействие ее продолжалось значительно дольше. Оно низвергло с пьедестала реформистский центристский либерализм как господствующую идеологию геокультуры, принизив его роль до одной из многих конкурирующих идеологических доктрин с сильными соперниками как в левой, так и в правой частях идеологического спектра. Оно повсюду заронило в людях сомнения в роли государства как основного орудия социальных преобразований. И оно разрушило оптимизм в отношении неизбежности прогресса, особенно когда последнее воплощение этого оптимизма – ее собственная ослепительная траектория – угасла, не успев разгореться».
Никто не спорит с тем, что в конце 1960-х по всему миру прокатилась волна протестных движений. Однако определение «революция» к этим событиям не применяет почти никто. Почему Валлерстайн настаивает на том, что это была именно «всемирная революция»? Вот что об этом написал российский историк Андрей Фурсов, которому довелось поработать вместе с Валлерстайном: «И. Валлерстайн – далеко не кабинетный ученый. Это политически ангажированный и политически активный человек, который занимает ясную позицию и не скрывает ее. Автор «Мир-системы Модерна» в 1968–1969 годах принимал активное участие в студенческих волнениях в Колумбийском университете (США), после чего ему вплоть до середины 1970-х годов пришлось работать в Канаде, пока первый том «Мир-системы Модерна» не принес ему всемирную известность. В любом случае Иммануил Валлерстайн как ученый и мыслитель сформирован «длинными шестидесятыми» (1958–1973) с их надеждами и иллюзиями, их революционностью и реакционностью, их плюсами и минусами. Он сформирован этим временем, и иногда мне кажется, что в целом ряде своих оценок и выводов по поводу того, что произошло с тех пор, в какой-то степени остался в этом времени».
Валлерстайн в конце 1960-х преподавал социологию в Колумбийском университете и находился в одном из эпицентров движения хиппи и «новых левых». Если бы он преподавал в Монтане, то, возможно, «всемирная революция» 1968 года в его трудах не появилась бы. Движение хиппи и «новых левых» иногда называют протестом молодых бездельников, которое захлебнулось в потоке наркотиков. Самое яркое, что осталось от тех времен, это рок-музыка. С другой стороны, ряд экологических движений и организаций, ведущих борьбу за права меньшинств, называют своими предтечами именно представителей молодежного движения конца 1960-х годов.
Фурсов
Центром мир-системного анализа являются понятия ядра и периферии. Далее я приведу краткое изложение этой теории Андреем Фурсовым.
Процесс постоянной экспансии капиталистической мир-экономики создает структуру осевого разделения труда между ядром (сердцевиной – core) и периферией. Разделение труда и «ядровость» – «периферийность» обусловлены той или иной формой неравного (неэквивалентного) обмена. За 500-летнюю историю капиталистической мир-экономики (КМЭ) только 10–20% мирового населения (жители ядра) значительно увеличили свои доходы и повысили уровень жизни. Уровень доходов «остальных» 80–90% снизился, а качество жизни ухудшилось по сравнению с тем, что было в этих зонах до 1500 года.
Наряду с ядром и периферией Валлерстайн выделяет третью зону – полупериферию, государства которой обладают частично признаками ядра, частично – периферии. Полупериферия – необходимый элемент КМЭ, опосредующий отношения между центром и периферией.
«Концентрация капитала в зоне ядра создавала одновременно фискальную основу и политический стимул для появления относительно сильных государственных механизмов, среди многих способностей и задач которых было ослабление государственных механизмов периферии», – отметил Валлерстайн. Они могли оказывать давление на периферийные государства, чтобы заставить их принять или даже развивать такие формы специализации труда, которые находились в нижней части иерархии товарных цепей (использование низкооплачиваемого труда и т.п.). Таким образом, государство играло решающую роль в создании различных уровней оплаты труда, совпадавших с тремя основными зонами КМЭ.
Гегемония, возникающая в межгосударственной системе, отражает такую ситуацию, когда одна из великих держав может навязывать свои правила и волю другим. Материальная база гегемонии – большая эффективность данного государства в агроиндустриальном производстве, торговле и финансах, что обеспечивает не только господство на мировом рынке, но и активное проникновение на внутренние рынки других стран.
Гегемония не есть результат случайного расклада карт на мировой арене. Она возникает как элемент нормального функционирования капиталистической мир-экономики, которая знала лишь три гегемонии: Соединенные провинции (Голландия) (1620–1672), Великобритания (1815–1873) и США (пик – 1945–1967/73).
Поскольку СССР для Валлерстайна – всего лишь полупериферия современной мир-системы (СМС) и поскольку сама СМС, по сути, сводится к экономическому измерению, в котором растворяется все остальное, постольку у американского ученого СССР автоматически оказывается субимпериалистической державой, противостояние которой единственной в таком случае (империалистической) сверхдержаве – США – становится искусственным, чем-то вроде борьбы нанайского мальчика с медведем.
Андрей Фурсов как ученый, родившийся в СССР, не может согласиться с тем, что первая в мире страна, где победила социалистическая революция, оказалась полупериферией. Он предлагает обратить внимание не только на структуру торговли между странами, но и на промышленное производство. СССР и страны социалистического блока очень многое производили для внутреннего пользования. А если обратить внимание на военно-промышленный комплекс, то здесь СССР совсем не выглядит полупериферией.
Вот как пишет об этом Андрей Фурсов: «И даже если принять вывод Валлерстайна о том, что если некая зона экономически выступает экономической полупериферией современной мир-системы, военно-политически она может быть иной, внешней системой, системным антикапитализмом, что, разумеется, создает серьезнейшее противоречие».
В производстве оружия СССР действительно не отставал от мировых лидеров, чего не скажешь о мирной продукции (особенно бытовой техники). Мечты советских граждан о японских магнитофонах, немецких машинах и американских джинсах стали одной из причин краха СССР.
Арриги и Дерлугьян
Одним из самых известных продолжателей дела Валлерстайна стал Джованни Арриги. Он дополнил перечень гегемонов мир-системы еще одним, самим ранним звеном – Генуей. Этот тезис приняли далеко не все представители мир-системного анализа. Многие спорят даже с тем, что Голландия была полноценным гегемоном мир-системы. Ведь в XVII веке еще не было промышленной революции. Голландия доминировала в торговле и финансах, а вместо полноценной промышленности у нее была рыбная ловля.
Генуя была крупным торговым и финансовым центром, но говорить о том, что она могла диктовать свою волю остальному миру, не приходится. Почему Арриги считал иначе? Может быть, объяснение в том, что он итальянец и продвигал таким образом свой патриотизм?
Еще одним видным мир-системщиком является армянский исследователь Георгий Дерлугьян. Он не превозносит роль Армении в современной мир-системе. Однако он считает, что мир-система с масштабной торговлей была и во времена бронзового века. И один из ключевых центров мир-системы бронзового века находился на территории современной Армении.
Рок и политика
В заключение мне хочется показать, как политические взгляды влияют на подходы историков. Меня давно забавляет, как воспринимают классику рок-музыки сторонники разных идеологий. Тот же Андрей Фурсов утверждает, что The Beatles (первый самостоятельный альбом которых был выпущен в 1963 году) были созданы спецслужбами Великобритании и США для определенного воздействия на молодежь. Вскоре спецслужбисты поняли, что часть молодых людей не воспринимает музыку The Beatles, и для них была создана группа The Rolling Stones (первая их пластинка вышла в 1964 году), игравшая более грубую, блюзовую музыку.
Этот взгляд отражает современное представление. Ведь в 1964 году в Великобритании вышел и первый альбом группы The Animals, которая играла блюзовые композиции и была гораздо популярнее The Rolling Stones. Просто из The Animals в 1965 году ушел их руководитель клавишник Алан Прайс. В результате альбомы группы становились все более слабыми, и в 1966 году группа распалась. Возникает вопрос: куда смотрели спецслужбы Великобритании и США? Почему они допустили распад The Animals?
С другой стороны, ученые-марксисты (в частности, недавно покинувший нас Александр Бузгалин) много говорят о том, что The Beatles были голосом пролетариата Ливерпуля, но потом подверглись подкупу буржуев. Эта точка зрения также выглядит странной. Тексты песен The Beatles наполнены любовной лирикой и никаким пролетарским протестом там и не пахнет. Песня, которую пытаются представить в качестве протестной, – «Вечер трудного дня» (1964). Вот перевод ее текста.
Был вечер трудного дня,
И я работал, как собака.
Был вечер трудного дня,
Спать завалиться б, однако.
Но вот приду я домой,
Где ждет меня ужин твой,
И снимет все, как рукой.
Тружусь я целый день,
Чтоб на покупки могла
ты тратить.
И слова твои мне слышать
бесценно,
Что ты готова мне
все отдать.
Чего еще мне желать,
Когда иду я опять,
Ты знаешь, я спокоен.
Вот я и дома, выглядит
все прекрасно,
Вот я и дома, обними меня
страстно, страстно.
(Перевод Михаила Лапина).
Каждый сам может определить степень протеста в этой композиции.
Еще одной протестной композицией считается песня «Революция», выпущенная The Beatles в 1968 году. Однако в этой песне звучит предупреждение тем, кто требует немедленной революции, шагая под портретом Мао, о том, что многое может пойти не так, как им хочется. В 1968 году протесты прокатились по многим странам мира, но «Битлы» в это время стали очень богатыми людьми, и идеи революции их мало привлекали.
Революция
Сказал, что хочешь
революции, o,
Да, так знай – все хотим мир
изменить.
Сказал, что это эволюция, о,
Да, так знай – все хотим
мир изменить.
Но, говоря о разрушеньи,
Ты уверен, что и мне
там быть?
Ты уверен, что пойдет все так?
Сказал, что в этом путь
к решенью, o,
Да, так знай – все мы
с планами живем,
Спросил меня ты о вношеньях,
o,
Да, так знай – все, что можем,
мы даем.
Если с деньгами людскими
ты хочешь мщенья,
Я лишь скажу тебе:
«Брат, давай подождем».
Ты уверен, что пойдет все так?
Сказал, законы ты изменишь,
o,
Да, так знай – любим все мы
все менять,
Сказал, что все переоценишь,
о,
Да, так знай – свободным
лучше б думал стать.
Но если шагаешь, неся ты
плакаты Мао,
Не значит, что всякий пойдет
с тобой шагать.
Ты уверен, что пойдет все так?
(Перевод Виктора Кириллова)
Если отвлечься от политики, то мне всегда было интересно, откуда английские школьники могли узнать блюз? Эта музыкальная культура в США была нишевой – черные пели для черных. Оказалось, что все лидеры блюз-роковых групп Великобритании жили в непосредственной близости от американских военных баз и могли слушать армейские радиостанции, на которых звучал в том числе и блюз. Не секрет, что название The Rolling Stones было взято из песни Мадди Уотерса. Оказавшись на гастролях в США, британские рокеры кинулись знакомиться со своими кумирами – черными мастерами блюза, которых в самой Америке мало кто знал.