Метафизический реализм писателя-оптимиста

- Да. Новое поколение несет в себе что-то новое. Во-первых, это люди (часто, во всяком случае) образованные. Кроме того, они самой судьбой предназначены делать русскую культуру ХХI века. Это переломный момент - как в начале ХХ века народился Серебряный век, так и здесь: резкий слом, ушло в бездну прошлое и появились люди, не связанные с советским прошлым. Они небом соединены с русской классической культурой - и вместе с тем ощущают холод и безумие современного мира. В этом отношении ситуация напоминает Серебряный век. Кстати, начало века было ведь очень спокойным. Большинство политиков, ученых считали, что будет расцвет науки и мира и что она, наука, решит все проблемы - вплоть до бессмертия, и это за 13 лет до Первой мировой войны. И только такие мистические пророки, как Блок, скажем, говорили о том, что над миром нависла тень Люциферова крыла. И нужно ждать последствий...

Сейчас ситуация в каком-то смысле противоположная. Все ожидают какой-то катастрофы. А вдруг (представьте себе!) - ХХI век будет очень спокойным, по крайней мере первая его половина. Не будет никаких революций, войн, взрывов... Но вместе с тем это будет сопровождаться другим взрывом - духовным, ментальным. По крайней мере, я надеюсь, в России. Конечно, это похоже на шутку, но ведь можно и пошутить!

- Я думаю, последнее. Литература не зависит от премий. Больше половины нобелевских лауреатов не только не читают, но некоторых и не издают... Тем не менее именно эта премия меня глубоко тронула - поскольку она не зависит от конъюнктуры, от каких-то "веяний". Это благородная премия, и дают ее с немецкой прямотой. Тем более она носит имя Пушкина.

Это не отметка заслуг - когда можно успокоиться. Тем более я опять, после долгого, семилетнего примерно, перерыва, вернулся к прозе. Я писал пьесы, философские вещи, стихи.

- Две из четырех опубликованы в журнале "Драматург", они шли в Австрии, в России, сейчас одна пьеса идет в Московском драматическом театре "На Перовской" (режиссер - Кирилл Панченко). Главная моя философскую вещь "Судьба бытия" напечатана в журнале "Вопросы философии". Стихи же, кроме небольших журнальных публикаций, не опубликованы.

- Нет, но там же, в "Вагриусе", в стадии работы двухтомник. Обратите внимание, в "Черное зеркало" вошел цикл "Конец века" - это последние рассказы, именно с ними я вернулся к прозе. Двухтомник же, я надеюсь, будет повторять первым томом "Черное зеркало" (этой книжки уже нет - вся продана), а в другом томе будет часть старых рассказов. Все остальное также готово к движению. В Индии, я надеюсь, скоро выйдет сборник российских писателей, включая мои вещи, и, может быть, роман "Шатуны".

- Причем как в российском, так и в немецком. На Западе все идет вроде нормально. Единственно, что меня волнует (и это, пожалуй, уже общее место), что в России нет пока мощной, великой литературной критики. Причем я уверен, что талантливые люди в этой сфере есть. Нет мощного движения, которое могло бы объединить группу таких критиков, которые могли бы интерпретировать и осмыслить все, что происходит сейчас на этом невероятном переломе.

- Ну, патология - не совсем то слово. Бывает такая ошибка (я не имею в виду, конечно, вас, ваше поколение - скорее старых, советских критиков), когда мою прозу воспринимают буквально как реалистическую прозу, что это клевета на человечество и т.д. Мои вещи - это метафорическое описание земного ада, духовных бедствий, скрытых, необычных сторон человеческой души. Когда вы читаете так называемые сказки, вы же не спрашиваете, откуда взялся Кощей Бессмертный?

Мои герои - это метафорические личности. Но они живут здесь, и вся их жизнь основана на реалиях. Я использовал не жанр мифа, а жанр обычной, традиционной прозы, но в реалии этой прозы я вместил эту метафорическую ткань. Это вызывало ярость, неприятие, недоумение у людей прежнего поколения. Они не понимали, что это фактически новый жанр, который я назвал метафизическим реализмом, когда в форме традиционного реалистического рассказа в ткань его входит метафорическое, метафизическое, символическое. Получается синтез. Персонажи, с одной стороны, обыденны; с другой - они герои неких онтологических мифов.

- Да, вместе с тем они соединяются с необычными, скрытыми частями человеческой души. Все-таки, как многие читатели отмечают, несмотря на некоторую мрачность моих вещей, возникает катарсис, связанный с одним из последних "слоев" моих рассказов и романов. Все мои герои - эти люди, существа, очень любят бытие. Их страх перед смертью возникает как ряд, как реакция, как желание бессмертия. Они глубочайшим образом привязаны к бытию и, в общем, к идее бессмертия. Потому что если нет идеи бесконечного, то смерти нечего бояться. При встрече с некоторыми молодыми людьми я видел, и они мне откровенно говорили, что смерть для них вообще не проблема: каждый день мы ложимся спать и когда-нибудь не проснемся... Я почувствовал, почему это возникает - потому что нет идеи бесконечного. Свою жизнь они воспринимают настолько в конечных терминах, что она их не поражает. Так что мои герои - некоторые из них, во всяком случае, монстры только по видимости. Во-первых, это люди, любящие бытие и жаждущие бессмертия, во-вторых, они вошли в некую запретную зону. Они хотят понять то, что людям недоступно.

- Мои вещи носят универсальный характер. И тот, кто прочтет мои американские рассказы, увидит немножко другую ситуацию - может быть, даже более мрачную. Но, как я уже говорил, на каком-то последнем уровне все равно виден свет. Найти его - это задача читателя.