Острова в океане: изнанка утопии

В прошлой порции этих заметок («НГ-Exlibris» № 39 от 23.10.25) мы установили, что люди будущего, изображенные в утопии Ивана Ефремова, нетвердо помнят историю, почти не интересуются политикой и ничуть не озабочены образом правления своего счастливого общества. Похоже, коммунистическому человечеству из «Туманности Андромеды» (далее ТА) удалось победить не только материнский инстинкт, но и волю к власти, и жгучий интерес к сплетням о начальстве и знаменитостях, и почти все виды зависти и агрессии.

Муравейник без жука

В самом деле: скромный достаток и даже некоторый избыток в мире ТА гарантирован каждому. Окружающие миролюбивы и целомудренны до приторности, службы охраны правопорядка не нужны (впрочем, мельком упоминается некая служба психологического контроля). Войны в этом обществе давно забыты. Вооруженная агрессия возможна только инопланетная, но эта гипотетическая угроза никого не волнует. Хотя существование потенциально враждебных миров вообще-то секретом не является:

«Мвен Мас вспомнил сообщения по Кольцу о населенных мирах, где высшие достижения науки применялись для запугивания, пыток и наказаний, чтения мыслей, превращения масс в покорных полуидиотов, готовых исполнять любые чудовищные приказы. Вопль о помощи с такой планеты прорвался в Кольцо и летел в пространстве уже многие сотни лет после того, как погибли и пославшие его люди, и жестокие их правители».

Честолюбие в ефремовском коммунизме существует и неплохо работает. Но укорачивает жизнь: срок земного существования высокого начальства и звездоплавателей-первопроходцев почти вдвое меньше, чем у простых обывателей (интересно, в ефремовской антиутопии «Час Быка» на инфернальной планете Торманс все обстоит ровно наоборот). В общем, человечество, изображенное в ТА, похоже на муравейник с изначально предопределенными функциями каждого муравья. Люди здесь, конечно, ни в коем случае не полуидиоты. Но многие врожденные инстинкты и естественные побуждения у них атрофированы либо побеждены строгим воспитанием.

…Во всей мировой фантастике, и прежде всего в американской, утверждается безграничный рост возможностей и потребностей человечества. «Выйдем в космос, обретем безграничные ресурсы и заживем как боги». В ефремовском скудном мире ничего этого нет. Чтобы запустить звездную экспедицию, приходится всем ужиматься. При этом экспедиции запускаются с минимальным запасом топлива (из-за нехватки его и возникает начальная коллизия романа). «Гениальному физику предлагают подождать с экспериментом лет сто–двести, пока эти осторожные люди не построят еще одну атомную станцию на Луне. А что он к тому времени помрет – это ничего, главное – экономия». Детей держат в интернатах. Памятники прошлого уничтожаются под разными предлогами. «Они там нашли многотонного золотого коня и пустили его на топливо для звездолетов. Серебряные ложечки, видимо, переплавили еще раньше».

Режим строгой изоляции

Утопия – жанр изначально островной: начиная с платоновской Атлантиды, благоденствующие народы со справедливым образом правления обитают по большей части на отдаленных островах. Моря и океаны надежно ограждают счастливых островитян от неправедного мира. Утопия Томаса Мора, город Солнца Кампанеллы, Новая Атлантида Фрэнсиса Бэкона, Страна северамбов Дени Вераса – все эти классические утопии расположены на островах. Напомним, что само понятие изоляции восходит к итальянскому isola – «остров».

К этому же ряду можно отнести остров Буян из русских сказок и заговоров. Сюда же примыкают создания фантастов разных столетий: таинственный остров Линкольна у Жюля Верна, знойный остров Пала у Олдоса Хаксли, целые архипелаги у Свифта (Лилипутия, Бробдингнег, Лапута и пр., а в особенности Остров Гуигнгнмов). От них принципиально не отличаются государства Луны и Солнца у Сирано де Бержерака или крошечные поэтические миры «Маленького принца» Сент-Экзюпери, локализованные на иных планетах. Впрочем, и литературные антиутопии нередко помещаются на островах. «Остров доктора Моро» Уэллса, «Галапагосы» Воннегута, «Повелитель мух» Голдинга – самые известные примеры. Прибавим сюда «Остров Сахалин» Чехова и Соловки, о которых существует целая литература. А также британские каторжные Норфолк и Тасманию, Бермудские и Андаманские острова. Французские Иль-дю-Дьябль («Дьявольский остров») и Новую Каледонию, используемые в тех же пенитенциарных целях.

В целом же островов тюремного назначения в мире насчитываются сотни. «Изоляция от вредных флюидов» работает в обе стороны.

Непобедимый инстинкт и короткая память

В романе Ефремова также существуют два особенных острова – две антиутопии внутри утопии. Это остров Матерей (Ява) и остров Забвения (Цейлон).

Материнский инстинкт в мире ТА побежден полностью, но не окончательно (или окончательно, но не полностью). Женщины здесь обыкновенно рожают как минимум двоих детей и отдают их на воспитание обществу. Те же, кто не в силах расстаться со своими чадами, отправляются на остров Матерей, где растят потомство сами. Рискуя тем, что выросшие дети, не получив правильного воспитания, не смогут занять в обществе достойного места. Но о порядках на острове Матерей мы знаем немного. На остров же Забвения ссылаются (или отправляются добровольно) те, кто не может вписаться в социум либо преступает его законы, проявляя чрезмерную агрессию и непомерное себялюбие. Этих строптивцев в ТА зовут «быками», что, похоже, соотносится с жаргонным «быковать» (ср. название антиутопии Ефремова «Час Быка», 1968).

Островитянам предоставляют медицинскую помощь, но о своем пропитании они должны позаботиться сами. Хлеб насущный здесь приходится добывать посредством примитивных и традиционных аграрных технологий. В остальном же на проклятом острове царит анархия, жители «быкуют» как хотят. Интересно также, что по острову Забвения свободно разгуливают тигры – хотя на материках (и вообще в Большом Мире, как это называется у Ефремова) опасные хищники давно истреблены либо изолированы в заповедниках. В общем, создается полное впечатление, что над островитянами ставится некий социальный эксперимент – почти как у Стругацких в «Граде обреченном».

Своеобразные острова представляют собой в романе Ефремова и школы-интернаты. Интересно, что они могут находиться вдали от населенного пояса (школа в Ирландии, которую навещают Веда Конг и Эвда Наль, расположена гораздо северней 30-градусной широты). Так оно надежней: хлопотливые родители одолевать не будут.

…Главный герой, Дар Ветер, достигнув изрядных административных высот, чувствует необоримую усталость (как нынче говорят, выгорание). Он уходит в отставку и отправляется добывать руду со дна моря где-то близ Южной Америки (почти как Георгий Маленков, бывший премьер-министр всего СССР, совершивший политическую ошибку и отправленный заведовать электростанцией в Казахстане). Впрочем, все работы на подводном руднике автоматизированы, новая профессия не требует больших хлопот, и Дар Ветер в свободное время изучает высшую математику. Отдохнув таким образом, он преспокойно возобновляет свою карьеру.

Преемник Дар Ветра, нетерпеливый Мвен Мас после своего преступного опыта, унесшего жизни нескольких его коллег, оправдан Советом Звездоплавания, но сам себя приговаривает к наказанию. Он добровольно отправляется на остров Забвения, хотя через некоторое время беспрепятственно покидает его…

Напомним, что Мвен Мас пытался одним рывком ускорить научный прогресс, а его начальство предпочло бы отложить работы с нуль-пространством лет этак на полтораста. Впрочем, эксперимент в итоге признан многообещающим, и Мвен Масу дозволяется продолжить труды в этом направлении. Хотя больших постов ему уже не доверяют.

Вот и в СССР хрущевских времен совершивший политическую ошибку (или даже репрессированный без вины и позднее реабилитированный), за редким исключением, уже не мог вернуться на былые командные высоты.

Эротикой по динамике

Короче говоря, динамикой роман Ефремова почти демонстративно пренебрегает. Занимательность ТА обеспечена другими средствами и приемами – в частности, эротикой, столь диковинной для пуританской советской словесности 1950-х. Герои романа не стыдятся обнаженного тела и свободно меняют партнеров. Практически все женщины в романе желанны и обольстительны. Эти эротические обертоны замешены на чувственности античного либо восточного толка (по крайней мере как ее понимал автор, а понимание его было своеобразным). Правда, и этот всеобщий промискуитет в ТА разворачивается неторопливо до последней крайности. Почти как у Осипа Мандельштама:

Девочку в деве щадя, 

с объясненьями юноша медлил

И через семьдесят лет 

молвил старухе: люблю.

Мальчика в муже щадя, 

негодуя, медлила дева

И через семьдесят лет 

плюнула старцу в лицо.

Благородная Веда Конг годами ждет возвращения из экспедиции своего любовника, звездного капитана Эрг Ноора. В итоге ей это надоедает, и она обращает свое благосклонное внимание на благородного Дар Ветра. Тот готов ей ответить взаимностью, но их отношения развиваются ни шатко ни валко. А годы уходят, все лучшие годы. Наконец благородный Эрг Ноор возвращается. Ко всеобщему облегчению, он теперь влюблен в Низу Крит – коллегу-звездоплавательницу, едва не пожертвовавшую ради него жизнью. И готов терпеливо ждать, пока благородная Низа снова обретет здоровье и разум.

Все другие герои к концу романа тоже как-то устраиваются. Даже легкомысленный Мвен Мас забывает свою недоступную инопланетянку и обретает личное счастье с Чарой Нанди – биологом и знаменитой танцовщицей. Причем все эти коллизии разрешаются как бы сами собою, силою вещей, без всяких усилий со стороны героев – без решительных объяснений, припадков ревности, приступов вожделения и прочих драматических поворотов.

Среди корифеев американской НФ столь же напряженный и постоянный интерес к эротике испытывал разве что Роберт Хайнлайн. Но там, где у Хайнлайна торжествует восторг безудержных соитий, у Ефремова – ползучий вкрадчивый эрос, целиком контролируемый разумом и общественной моралью.

Памятник как памятник

ТА вызвала огромный интерес разного рода критиков, который не угас и до сих пор. Это, пожалуй, единственный опус отечественной НФ, о котором написано в десятки, если не в сотни раз больше, чем объем самого романа.

Ивана Ефремова обвиняли в рабском следовании моде на восточную эзотерику. В индофилии и китаефобии. В крайне прихотливом, искаженном и избирательном понимании древних культур. А также в некритическом следовании догмам марксизма, в чрезмерном увлечении мотивами древних утопий, в эклектическом соединении разных педагогических систем. В научных ошибках, экономических несуразностях и социологических нелепостях. В чрезмерной серьезности и патологическом отсутствии чувства юмора.

После публикации ТА очень скоро выяснилось, что очень многие критики знают, каким надлежит быть счастливому коммунистическому будущему, гораздо лучше Ефремова. Правда, никто из этих знатоков ничего сопоставимого с ТА так и не сочинил. Кроме разве что братьев Стругацких, о которых речь впереди.

Значение «Туманности Андромеды» теперь понятно вполне. Это скучноватая, но величественная утопия, вполне сопоставимая с классическими образцами жанра. И при этом – законное дитя своего времени: ранней оттепели с ее обновленным интересом к коммунистическим идеалам, верой в научно-технический прогресс и усовершенствование человеческих нравов.