Папыч, Мамыч и Сыныч

Папыч и живопись

У моих соседей, Папыча, Мамыча и Сыныча, что ни день, то новые причуды.

– У Папыча нашего хобби завелось, – встречает меня как-то Мамыч на лестничной клетке. – Он живописью увлекся.

– Что же он, – спрашиваю, – картины коллекционирует?

– Если бы, – вздыхает Мамыч. – Он их рисует.

– Вот это да! – удивляюсь. – Такого я даже от Папыча не ожидал.

– Вот и мы не ожидали, что спальня в мастерскую превратится, – расстраивается Мамыч. – А из комнаты Сыныча он выставочный зал сделать намерен.

А Сынычу новые порядки очень нравятся: красками пахнет, и холсты везде развешаны. А главное, Папыч его портрет нарисовать обещает.

– Вы его попросите, – говорит мне Сыныч. – Он и вас нарисует. По-соседски.

– Спасибо, – говорю. – Портрет мне пока без надобности, а к Папычу загляну.

– Приветствую, – тянет мне Папыч вымазанную краской руку. – Мое призвание – в искусстве!

– А я, значит, ни при чем, – обижается Мамыч.

– Ты – моя Муза, – успокаивает ее Папыч. – Принеси-ка нам с коллегой по чашечке кофе. Нам надо творческие планы обсудить. Занялся я, – объясняет мне Папыч, – индивидуальным творчеством. Портреты пишу. Вот и Сыныч на очереди.

Посадил он Сыныча на стул, а сам за холст. Сыныч пять минут поерзал и устал.

– Отпусти меня, Папыч, погулять, – просит Сыныч. – Ты же меня наизусть знаешь и портрет мой должен с закрытыми глазами рисовать.

– С закрытыми глазами только любители рисуют, а я – профессионал, – урезонивает его Папыч. – Потому сиди и не дергайся.

А Сыныч и сам не рад, что на портрет напросился. Так Папыч его каждый вечер мучил: посадит на табурет и рисует.

– Это любители, – говорит, – за раз портрет пишут, а я – профессионал.

Наконец, наступил тот день, когда Папыч нас в мастерской собрал, чтобы свое творение обнародовать. И речь сказал, короткую, но трогательную:

– Моя жизнь – это искусство, ну, и Мамыч с Сынычем, конечно.

И портрет нам предъявил. Только это не портрет был вовсе, а мазня какая-то. Сыныч, понятное дело, расстроился и даже заревел.

– Я в этом портрете своего единственного Сыныча узнавать отказываюсь, – заявляет Мамыч.

А я тоже ошарашен, но для приличия молчу, вроде как портрет изучаю.

Папыч от такого приема растерялся.

– Эх вы, – говорит, – а еще родня. Ничего в живописи не понимаете.

И на меня смотрит, поддержки ждет.

– Это, – говорю, – революционно.

– Чтобы этой революции завтра же в нашем доме не было, – отрезала Мамыч и повела Сыныча умываться.

– Да вы не переживайте, – пытаюсь я утешить Папыча. – Они просто к вашей живописи не привыкли.

А Папыч поник весь.

– У меня, говорит, – в жизни на первом месте Мамыч с Сынычем, а уж потом живопись. Так что придется мне искусством ради семьи пожертвовать.

– Зачем же, – говорю, – жертвовать? Можно всей семьей в картинную галерею ходить.

Папычу моя идея понравилась и Мамычу с Сынычем тоже. Только они решили вместо галереи зоопарк посещать.

Говорят, общее хобби очень семью укрепляет.

Мамыч и подарок

Смотрю, Папыч с Сынычем лестницу-стремянку тащат.

– Куда это вы, – спрашиваю, – лестницу тащите?

– А это, – говорят, – не лестница, а подарок для Мамыча. У нее День рождения сегодня. Мамыч у нас хозяйственная. Мы ей хозяйственный подарок и выбрали.

– Что же в нем хозяйственного? – не понимаю я.

– А вот что, – объясняет Папыч. – Перегорит лампочка, к примеру. Мамыч лестницу поставит и нас с Сынычем позовет. Поменяйте, мол, лампочку, мои дорогие Папыч и Сыныч.

– Тогда, – говорю, – другое дело. Только, мне кажется, Мамычу женские подарки полагаются – цветы там или духи.

– Цветы я и так каждый день поливаю, – признается Сыныч. – А на духи у нас уже денег не осталось. Мы же лестницу приобрели.

– Ладно уж, – машет рукой Папыч. – Я ей свой одеколон отдам, если что. Но лестница все равно – самый лучший подарок.

Папыч с Сынычем лестницу домой понесли и меня пригласили:

– Заходите к нам вечером на праздничный ужин. А пока нам еще уборку сделать надо и к приходу Мамыча ужин приготовить.

А мне-то что Мамычу подарить, думаю. Лестницы у меня нет, да и других хозяйственных подарков тоже. Подарю-ка я ей свой фикус в горшке. Как ни крути, а цветок!

Прихожу к соседям, а там шик и блеск: все вымыто, стол накрыт, торт на подоконнике и лестница посередине комнаты бантом перевязана.

– А где же именинница? – интересуюсь. – Я тут не с пустыми руками. Тоже, значит, поздравить хочу.

– Она еще с работы не вернулась, – информирует меня Сыныч. – Там поздравления принимает. Но с минуты на минуту ожидаем.

И тут дверь открывается, и Мамыч входит.

Папыч с Сынычем как заорут:

– С днем рождения!

Репетировали, значит.

А я тоже улыбнулся, но орать не стал, потому как праздник семейный, а я лицо соседское.

Мамыч сразу же заметила, и что в квартире прибрано, и ужин тоже, и торт на подоконнике. И Папыча с Сынычем обнимать бросилась. Так обрадовалась.

А лестницу не заметила.

Вот они, женщины!

Дари им после этого хозяйственные подарки.

Сыныч и репетитор

Заметил я, что к Папычу и Мамычу тип какой-то зачастил, да еще и в их отсутствие. Пока, значит, Папыч с Мамычем на работе, к Сынычу тип какой-то ходит. А вдруг, думаю, он не просто так ходит, а квартиру обчистить решил или Сыныча загипнотизировать. Надо бы это прояснить для всеобщей безопасности. По-соседски.

– Да вы не беспокойтесь, – развеял мои подозрения Папыч. – Это репетитор. Он нашего Сыныча на английский натаскивает.

– Зачем же, – интересуюсь, – он это делает?

– Как зачем? – возмущается Мамыч. – Без английского сейчас никуда. Я вот вчера пельмени купила, так на них и то по-английски написано.

– Поэтому на Сыныча вся надежда, – гордится Папыч. – Овладеет он языком. А потом и нас с Мамычем обучит. Чтобы мы к иностранным пельменям подготовлены были.

– Yes, – говорит Сыныч. – I do.

– Он у нас теперь только по-английски и разговаривает, – умиляется Мамыч.

– Мы по этому поводу ему даже двойки по русскому прощаем, – объясняет Папыч.

– Тогда до свидания, – говорю, – или как там, по-вашему, ариведерчи!

– Да зачем же церемонии, – прерывает меня Папыч. – Англичане уходят не прощаясь.

А Сыныч за семью свою рьяно взялся. Порядки английские насаждает.

– Чай, – говорит, – англичане пьют исключительно с молоком.

– А можно, – робко спрашивает Папыч, – чай Мамычу отдать, а молоко самому выпить?

– Нет, – непреклонен Сыныч.

– Так ведь это английский чай с молоком пьют, – уговаривает его Мамыч, – а у нас-то индийский, со слоном.

– Elephant, – говорит Сыныч. – Слон по-английски – elephant.

– А почему все дикторы не по-русски калякают? – борется за свои телевизионные права Папыч.

– Это я так настроил, чтобы ухо к иностранной речи привыкало, – объясняет Сыныч.

– Мое ухо к такой речи привыкать отказывается, – горюет Папыч. – Я после работы отдохнуть хочу.

– А что это за надпись на зеркале – «No Smoking»? – возмущается Мамыч.

– Это, – переводит Сыныч, – «Курить воспрещается».

– У нас и так семья некурящая, – замечает Мамыч. – А зеркало мне для утреннего туалета необходимо. Не могу же я на работу непричесанной ходить.

– Туалет! – хлопает себя по лбу Сыныч. – Как же я мог позабыть!

И побежал буквы «WC» на туалете писать, чтобы всем было понятно, где в их квартире туалет располагается.

– Это, – говорит, – международный стандарт, а вы недовольны.

А Мамыч с Папычем и вправду недовольны и думают, что бы такое предпринять, чтобы Сыныч больше ничего английского не натворил. И порешили репетитору отказать.

– Должно быть у ребенка счастливое детство, а не репетиторы с утра до ночи, – заключил Папыч.

А Сыныч не расстроился ничуть. Он уже многому научился. Мог про семью, к примеру, рассказать:

– My family is Папыч and Мамыч.

Семья, мол, у меня небольшая, Папыч да Мамыч. That’s all.