Екатерина Сальникова ДОЛГОЕ время все думали, что кино - это фабрика грез, потому что там снимают красивых людей и придумывают увлекательные сюжеты. Многие в душе хотели бы стать такими, как киногерои, и переселиться в их мир. В последнее время все очевиднее, что кино создает и грезы иного рода. Это грезы о тех физических ощущениях, которые будоражат нервы и мозги. Ощущения, которые люди либо очень хотят, либо ужасно боятся испытать. Дикое нечеловеческое наслаждение и утонченно-усложненная боль. Сексуальные оргии, камерная эротика, сладкий экстаз страсти. Насилие массовое - и с индивидуальным подходом, мгновенное - и бесконечно тягучее, изобретательное и примитивное. С фрагментами изуродованной, отрубленной, отрезанной, оторванной, откушенной, поджаренной, сваренной или совсем сырой плоти┘
В жизни - эпоха дистанционного управления, интернет-знакомств, романов и секса, маниакального комфорта. А на экране - тесный, "всмятку" контакт тел и предметов, садо-мазо-позиционирование, изощренные эксперименты над физической оболочкой. Изнеженное, цивилизованное, стремящееся к стерильности и ставшее почти виртуальным, человечество бредит о своем материальном низе, о разгуле плоти. Оно жаждет остаться в имидже физически плотных сгустков материи, отстаивающих свою вопиющую подлинность. Мне больно, и мне приятно - следовательно, я существую. Таков идеал психологической ситуации, которую воспроизводит современное кино. И тем самым рефлексирует о своей бесплотной и брутальной иллюзорности.
"Остров" корейского режиссера Ким Ки-Дука (выходит в прокат 13 сентября) мягко и медленно подавляет зрителя колебаниями от прекрасных туманных видений до животного отвратного натурализма. То контуры старой лодки и шатких плавучих домиков, то герой заглатывает рыболовные крючки. И, кажется, готов вытошнить на шершавые деревянные доски все свои изувеченные внутренности. Герои мучают себя и друг друга, потом залечивают раны - себе и друг другу. "Ты меня - я тебя". Чтобы можно было причинять боль снова.
Вкрапления криминального сюжета и бытовых деталей - декоративная полумистика-полупоэзия земного бытия. Только насилие для Ким Ки-Дука оказывается универсальным действием и состоянием. Насилие вечно. Выпасть из вечности страшно. Убитой героине в затопленной лодке никогда не подарить новой боли. Без боли любовь исчезает. А разлюбленная женщина перестает быть для мужчины реальной. Но когда никто не ранит и не спасает, сам мужчина просто растворяется в зеленых камышах. Отсутствие насилия - это одиночество. И его невозможно пережить.
Вплоть до катастрофического финала любовная пара Ким Ки-Дука предпочитала насилие небытию. На открывшемся в Ялте телекинофоруме "Вместе" был показан еще более радикальный фильм - "Свобода" литовского режиссера Шарунаса Бартаса, снятый при участии французских и португальских компаний. Здесь тоже маргиналы и тоже на острове. Только у Бартаса герои, наоборот, выбрали одиночество и небытие. Они не говорят и не делают ничего. И с ними ничего не происходит вообще - в прямом смысле слова. Столь глобальное и наглое избавление от литературности и сюжетности почти беспрецедентно. Голое, ослепительно красивое и безысходное кино.
Отчаянна красота морских пейзажей - и еще более отчаянна ненависть во взглядах, устремленных на природные прелести. Белые дюны, опасливый зеленый варанчик, топающий по песку. Стая белых птиц, гуляющих на ломких ногах у кромки моря. Никуда не летящие, зависающие на одном месте чайки. Бездонная синева волн и молочно-бархатная пена. Как все это может осточертеть, если, кроме этого, ничего не светит┘ Бродяга с острыми, как у зверя, ушами и грязной щетиной презрительно смотрит на чудесное море. Девушка в лохмотьях лежит на песке - слой песка прилип к ее ладони, песчинки въелись в ее волосы, в щеки. Из глаз по песку на лице стекают слезы. Кругом - простор сухого песка. На лице героини - песок мокрый. Море тоски. Сидят безучастно какие-то люди. А мухи безучастно и беспрепятственно ползают по их лицам.
Свобода сдохнуть и превратиться в белесый скелет - подобный звериному черепу, который от нечего делать обстреливает камешками бродяга, как бы видя на месте мертвой мишени самого себя. Будучи почти бессловесным, фильм звучит как визуальный вопль о помощи и проклятие миру по ту сторону насилия, боли и сострадания. Оказывается, что главное насилие - это полное отсутствие насилия. Жить так возможно, но ощущать себя живым - уже нет. Окружающее пространство воспринимается как глюк. И сам человек начинает казаться себе ирреальным. Страшнее для современных людей нет ничего. Ради спасения от собственной ирреальности они готовы резать себя на куски. Кино все лучше понимает и пронзительнее передает это состояние.
