Все равно – по живому

Культурные различия – любимая и навязчивая идея современной мысли. Причем совершенно независимо от ценностных ориентиров этой последней. Эта идея представляется настолько респектабельной и всеоправдывающей, что даже расизм – как пишут знающие люди – нынче изъясняется не иначе как в терминах мультикультуралистского дискурса. Множественности культур. Несводимости их друг к другу. Непроницаемости их друг для друга. Шпенглер, должно быть, в гробу переворачивается.

Национальность, предмет романтического воодушевления европейского Нового времени, к началу нашего столетия превратилась в нечто чрезвычайно неудобное, если не сказать взрывоопасное, – не утратив притом, как ни парадоксально, ни эмоциональной, ни теоретической, ни, пуще того, политической привлекательности. Нашему времени она предстает в облике актуального понятия «идентичности», скептический и жесткий анализ которого предлагает в начале своей книги Владимир Малахов.

Представители других народов, полагает, по словам Малахова, нынешний расист, «не ниже и не примитивнее нас». Они просто «радикально другие. Их инакость означает их принципиальную несовместимость с нами, пусть корень этой инакости и не в крови (не в генах, не в биологическом строении), а в «духе». Или, пользуясь более современной терминологией, – в культуре». Выходит, чаемое изгнание «чужих» («черных», «мусульман», кого бы то ни было) или хотя бы ограничение сферы их воздействия на «нашу» жизнь – это вовсе не дикость какая-нибудь. Это забота о национальной идентичности. И уважение к культурному многообразию.

Сегодняшнее сознание одержимо идеей, интуицией, фантомом границ и различий. Можно, конечно, сказать, что это реакция на пресловутую глобализацию со всеми стереотипами, которые она неминуемо навязывает. В какой-то мере, конечно, так и есть – правда, началось это несколько раньше. Под знаком «Другого», «границы», «различия», их проблематичности и притягательности, равно мучительных и равно интригующих, прошел весь ХХ век. Да и ХХI, похоже, направляется пока туда же.

Любая граница – та самая, которая нам много чего диктует, определяет наши возможности и невозможности, и защищает нас, и стесняет – всякий раз проходит там, где мы сами ее проводим.

Это я не к тому, чтобы и вовсе ее не проводить: не выйдет. Хотя бы потому, что всякому взгляду, всякому чувству нужны опоры и преграды. Нам не воспринять предмета, если у него не будет границ, за которыми начинается его невозможность.

Это я к тому, что она всегда может быть проведена и иначе. Вот это хорошо бы помнить – и крайне аккуратно обращаться с границей. Чувствовать ее проницаемость. Ее условность. То, что, пытаясь отделить «чужое» от себя, мы не только Другого, но и себя режем по живому мясу.

И вообще отчего бы, наконец, не вспомнить такую архаичную, наивную, многократно осмеянную идею, как общечеловеческое?

Ведь как ни режь – все равно получается по живому.